А - В


Елена Акишина

Абрикосовая песенка

Солнце шарики скатало,
Нацепив их на деревья.
Для чего же абрикосы?
Чтоб из них варить варенье.
Чтоб зимой достать из банки
Солнца шарик золотой.
Вспоминать, как проводили
Это лето мы с тобой.
На ветвях, как обезьянки,
Мы висели целый день.
Абрикосы! Абрикосы!
Собирать и есть не лень.
Абрикосовое лето,
Как подарок золотой.
Абрикосовое лето
Вспоминаем мы с тобой.
Абрикосовое лето!
Лето вкусное, как джем.
Приезжайте в наше лето!
Мы его подарим всем!

Майский жук

Среди друзей, среди подруг
Жил на полянке майский жук.
Лишь солнышко пригреет луг,
Летит работать майский жук.
Летит цветочки опылять,
Пыльцу цветочную сдувать.
Чтоб мир расцвёл во всей красе,
Чтоб любовались миром все.



Татьяна Воронина


Урок на память

Колька спустился ниже на ступеньку и посветил фонариком вглубь пещеры. Надо посмотреть, что там… Ещё пару шагов, и мальчик остановился, поражённый увиденным: из ржавого металлического шкафа торчало дуло пулемёта. «Ничего себе!» – подумал Колька и решительно полез дальше, поборов в себе страх.
А страшно ему стало ещё при подходе к пещере. В свои двенадцать лет храбрецом он себя не считал, но пошёл в горы один, чтобы доказать маме и папе, что он уже не маленький. Последнее время ему казалось, что одноклассники осуждают его за то, что он везде ходит с родителями, и потому с ним не дружат. Больше всего на свете Колька боялся, что его обзовут «маменькиным сынком». Вовсе нет! Он и сам вполне может гулять, где ему вздумается.
Вот и сегодня он пошёл один, прослышав, что где-то здесь неподалёку есть «клёвая» пещерка, в которой можно поискать патроны.
Через полтора часа ходу по горной дороге пещерку он и правда нашёл, только не слишком был уверен, что это «та самая», о которой рассказывали мальчишки. «Его пещера» как-то появилась перед ним внезапно, в стороне от тропки, с которой он сошёл, чтобы поближе рассмотреть шмеля.
Надо признаться, Колька пошёл в горы впервые. С родителями он ездил на машине на места, обозначенные для отдыха. Бывало, что и в горы. Но обычно это были открытые полянки в ближнем редком лесу и уж никак не высоко в горах. Теперь Колька боролся сам с собой, чтобы не убежать назад. А чтоб не передумать, полез к пулемёту быстрее.
То, что придётся лезть, стало сразу понятно. Пещера только у входа была свободна от завалов камней и всякой рухляди. Но уже через метр можно было спокойно кувыркнуться, зацепившись о железный прут или острый штырь. Но Колька с упорством ослика продолжал ломиться внутрь пещеры. Его рыжие вихры уже порядком нацепляли паутины, которая теперь повисла над глазами, ещё больше добавляя кошмару в его и без того разгорячённое воображение. А когда с него чуть не слетели джинсы, зацепившиеся за железяку, то и вовсе душа его ушла в пятки. «Мамочка!» – пискнул фальцетом Колька и в отчаянии сделал решительный марш-бросок, перескочив через пару камней прямо к долгожданной цели.
Пулемёт чуть ли не уперся ему дулом в грудь. Неприятно, но больше он никуда не мог ступить. Поэтому Колька принялся рассматривать трофей, пялясь на него в упор. На удивление, пулемёт не был уж таким ржавым, каким казался издалека. Его вполне можно было вытащить из пещеры. А там… Пацаны умрут от зависти! Колька осторожно коснулся дула и ощутил ледяной холод металла. Он уже понял, что такие пулемёты видел в музее, на 35-й береговой батарее на Херсонесском мысу. Туда его возили родители на экскурсию в паттерны. Там, на экскурсии, он и обратил внимание на такой же пулемёт, стоящий на треноге, а потом ещё представлял, как краснофлотцы косят из него пулемётными очередями фашистов…
Наконец он решился взяться за дуло пулемёта и попробовать его выдернуть из шкафа. Ростом Колька не вышел, но телом был крепкий. До того, как он стал стесняться своих родителей, часто играл с папой в футбол, боролся с ним, тягал его тяжеленные гири. Но в последнее время он всё больше играл в футбол за компьютером, просиживая часы напролёт у монитора. Поэтому мышцы его уже были не такими, как прежде.
…О-ёй! Колька от напряжения чуть не лопнул, но пулемёт не поддался и на миллиметр. Попытался потянуть с другого боку, но безуспешно. Фонарик он ещё раньше прицепил на рельсе, торчащем неподалёку, и сейчас чуть было не свалил его. Сделав паузу, Колька решил лучше рассмотреть, где пулемёт зацепился. Ему показалось странным, что пулемёт торчит из шкафа, а его за такое большое время, что прошло после войны, до сих пор не нашли и не сдали на металлолом…
Внезапно зазвонил мобильный телефон. Колька подскочил от неожиданности, засуетился, полез за трубкой, но никак не мог нащупать её в кармане, и когда это ему, наконец, удалось, телефон вдруг выскользнул из вспотевшей ладошки и куда-то улетел, продолжая звонить где-то в камнях. Колька запаниковал совсем. Скорее всего, звонила мама, а он никак не мог обнаружить, откуда идёт звонок, чтобы поднять телефон. Он резко наклонился и больно стукнулся головой о выступ шкафа. И тут же – вот ведь ерунда какая! – сбил в махе рукой фонарик, который тут же потух. Колька дёрнулся вслед за лучом фонарика, оступился и встрял с размаху ногой в какую-то щель. Как оказалось, это был небольшой пролом в бетонной плите.
Если сказать, что у него сердце упало в пятки, – значит, ничего не сказать. Ни телефон, ни фонарик он теперь достать не мог. От страха Колька только дрожал и причитал: «Ой, мамочки, ой, мамочки…».
Телефон продолжал трезвонить, и Колька окончательно потерял присутствие духа. Тем более нога застряла прочно. Он заревел и, вдосталь наплакавшись, решил что-то делать, чтобы выбраться из пещеры.
Для начала сел. Затем стал ощупывать щель, в которой застряла нога. Дыра была узкой и неровной – любое движение вызывало боль. Битый час он пытался выдернуть ногу – ничего не получалось. Телефонные звонки, наконец, прекратились.  Колька вздохнул с облегчением. Совсем выбившись из сил, затих. Глаза уже привыкли к темноте. Очень слабый свет снаружи всё-таки чуть доставал до середины пещеры. Пулемётное дуло теперь торчало у него над головой как напоминание о его глупом поведении. Все мысли, которые одолевали Кольку прежде, до этого злополучного похода, казались сейчас совершенно никчёмными. В результате раздумий он сделал неожиданный вывод: его папа и мама самые лучшие на свете  родители, любимые и дорогие!
Чтобы не сидеть без дела, Колька принялся разгребать хлам вокруг себя. Он брал куски бетона, камни, провод, прутья и со злостью швырял их в разные стороны. Вдруг его рука нащупала какую-то коробку. Колька выковырял её и, отряхнув от пыли и покрутив в руках, решил, что там, наверное, лежат патроны. С азартом попытался открыть её. Пока возился с петелькой крышки, накинутой на штырёк с боку коробки, почувствовал во рту привкус алюминия. Понял, что из него и сделана коробка. Ещё немного повозившись, Колька коробку открыл. Внутри нащупал небольшую тоненькую книжечку, гильзу от патрона и… книгу с оборванной обложкой. Нельзя сказать, что находка разочаровала Кольку, но радости особой не вызвала. Однако принадлежность вещей ко времени войны не вызывала сомнений.
Колька осторожно положил коробку в сторону и продолжил раскопки. Но больше ему ничего путёвого не попадалось. Посидев немного в раздумье, Колька решил действовать иначе. Встал, попробовал дотянуться до ствола пулемёта. Кое-как достал до него. Обхватил ствол за самый конец руками и попытался повиснуть на нём всей тяжестью тела. И надо ж было такому случиться: пулемёт, который до этого он не мог и с места сдвинуть, теперь легко вылетел из шкафа и рухнул вниз позади Кольки, подняв тучу пыли! Колька, сжавшись в комочек, минут пять сидел не шевелясь. Всё, что происходило с ним, было настолько невероятно, что ему стало казаться, будто он попал в другой мир, а вернее, стал участником какого-то фильма ужасов, которые он так любил смотреть.
Но одно дело наблюдать за приключениями героев фильма, сидя на диване дома у телевизора, другое – самому попасть в переделку, у которой не видно ни конца, ни края.
Выйдя из оцепенения, Колька понял, что его фонарь сам вновь зажёгся. Видимо, от сотрясения снова заработали батарейки. Луч света бил в потолок пещеры слабым кружком. Колька вздохнул: никакого толку от этого света ему не было.
Но кое-что спасительное намечалось. Теперь он мог разглядеть свой телефон, который лежал примерно в полутора метрах от него, на плоском камне. Нужно было придумать, как до него дотянуться. Колька стал искать проволоку, подходящую по длине. Как на грех, ничего не мог найти и уже три раза пожалел, что так бездумно расшвырял всё вокруг. Но ему повезло: нашёлся подходящий металлический прут, вернее проволока. Однако просто так ею телефон не подцепить: не за что! Колька согнул конец прута и потянулся к телефону.
Почти достал его, но опомнился, побоялся, что спихнёт трубку с камня. Тогда Колька решил поступить по-другому. Он согнул в кольцо конец прута. Потом снял носок со свободной ноги и надел его на проволочное кольцо за резинку, которая обычно держит носок на щиколотке. Получился маленький сачок. Колька торопливо изогнулся, вытянул как можно дальше руку с прутом и принялся поддевать телефон, стараясь вогнать его в мешочек. Свет от фонаря стал блекнуть, Колька  взмок от усердия, пока не сообразил, что телефон сначала надо подтолкнуть к какой-нибудь опоре и уже тогда цеплять. Как раз на камне лежала подходящая, по мнению Кольки, железка. С горем пополам идея осуществилась – телефон попал в мешочек. Только рано было радоваться – резинка носка стала сползать с кольца под тяжестью телефона. Колька, затаив дыхание, медленно подтягивал прут к себе, перехватывая его руками. И уже почти приблизил, как телефон вместе с носком упал. Но – уже на счастье – на расстоянии вытянутой руки. Ухватившись за носок, он легко выудил телефон из камней.
О, Колька ликовал, как никогда в жизни! Он заревел снова, но теперь от радости. И тут же дал себе слово раз и навсегда, что будет любить своих родителей. Никогда больше их не станет обижать, не будет отталкивать их от себя, и не будет убегать из дому без спросу. Колька за короткое время, пока собирался с духом, чтобы позвонить, столько надавал себе клятв, что их хватило бы на целый класс мальчишек.

… Колька минут десять описывал папе по телефону дорогу к пещере. Тот не ругал сына, не кричал – его папа был военным моряком и умел терпеливо слушать людей, – а только заставлял Кольку подробно вспомнить  весь путь к пещере. Он всё говорил сыну, что гор в Севастополе много. И та, на которую полез Колька, была далековато от дома.

…Кольку разбудил гул голосов. Он дёрнулся, ойкнул и заорал во всю глотку: 
– Па-аа-па-аа!
В ту минуту Колька любил своего папу больше всех на свете. Он звал его и звал, пока тот, наконец, не отозвался и не ввалился с шумом со своими друзьями-сослуживцами в пещеру.
Теперь освобождение Кольки было делом техники. В прямом и переносном смысле. Сначала застучали молотки по бетону, потом папа аккуратно вытащил ногу Кольки на волю…
Когда уже уходили, от радости он чуть было не забыл коробку в пещере, но вовремя вспомнил о ней и забрал с собой. Пулемёт его спасатели тоже захватили, как потом все вместе решили – для школьного музея. Забегая вперёд, можно сказать, что сама коробка тоже оказалась в музее. В ней были очень ценные предметы: личная книжка краснофлотца-пулемётчика Сени Звонарёва, семнадцатилетнего паренька из Бахчисарая. Записочка от него, которую нашли в гильзе (её потом передали в школу, где учился Сеня), и… книга. А вот книгу, которая называлась «Овод», Колька оставил себе.
На память. На долгую память о своём приключении, о той войне, которая так необычно напомнила ему о себе, о Сене, который погиб в той пещере в дни обороны Севастополя. И если бы не Колька, о нём бы никто и никогда не узнал. 

Маленькая история про то, как кот дело жизни искал

Жил был кот. Звали его по-разному: Филя, Миша, Петя. Или прямо так: Филя-Миша-Петя.
Он жил в квартире, где люди не могли договориться, как его называть. Подзывает один: «Филя, иди кушать!» – он тут как тут, мол, вот он я, Филя! Другой кричит: «Петя, иди, поглажу!» Кот тоже  идёт. А что? Кто не хочет, чтоб его поласкали! Тут вдруг с другого конца квартиры слышится: «Миша, погрей меня, шубка ты моя ненаглядная!» Вздохнет, но идёт кот спасть человека, у того ведь такой тёплой шкурки нет!
«Ничего страшного, – думал кот, – люди такие неуверенные в жизни, несерьёзные. Пусть будет у меня много имён. Будто я немец какой. У них, у немцев, по телевизору говорили, принято сразу по нескольку  имён  людям давать. К примеру, Эрих Мария Ремарк. Или там Мария Антуанетта. Может, и не только у немцев… Путаю я».
Поскольку кот был умным, то о себе он знал многое. Например, то, что порода у него – «Ка-ли-фор-ний-ский си-я-ю-щий». Ага. Есть такая порода, оказывается. Хозяйка в Интернете нашла статью. В ней на фото кот точь-в-точь как Филя-Миша-Петя. Это когда коты (и кошки, разумеется, тоже) рыжие, со светлыми или тёмными полосками на спинке, но на животе у них есть пятна, как у леопарда. А на лбу между ушами буква «М» написана.
Пока кот был молодым, он часто задумывался о своём будущем. Нет, о пропитании ему не было необходимости думать: его люди кормили хорошо и в достатке. Кот часто думал о том, кем бы ему стать? Он очень любил об этом мечтать. Однажды Филя-Миша-Петя услышал из окна приятный колокольный звон. «О! Вот кем  буду: звонарём! В доме же есть колокольчик!» – сообразил кот и, недолго думая, запрыгнул на спинку кресла, откуда лапой было подать до висящего на ленточке валдайского колокольчика. «Дзынь. Дзынь-дзынь», – разнеслось весело по квартире. «Кто? Что?» – выглянули люди из своих комнат. «Ой, Филя!» – кричат одни. «Миша что ли звонит?!»  – удивились другие. «Да, это Петя  умеет звонить», – подтвердили третьи.
С тех пор повелось: гости только на порог, домашние сразу требуют  от кота, чтобы он обязательно звонил для них. Так и просят, позвони, мол, Филя-Миша-Петя, очень хотим послушать, как колокольчик звонит. Кот всё точно исполнял, удивляя гостей, но вскоре ему такая жизнь наскучила. «Несерьёзное это занятие, – решил он. – И не занятие вовсе. Так, развлечение»… Чем бы другим заняться? Более серьёзным…
Однажды кот смотрел, как хозяйка мыла полы. Не очень старательно мыла. Шваброй. Попробовал помочь. Прыг-скок через швабру. Туда-обратно. Прыгал, прыгал, пока в ведро с водой не угодил. Тогда точно понял – в уборщики он не годится! Да и не профессия это для кота. Так. Баловство одно. Зато понял Филя-Миша-Петя, пока прыгал, что можно стать… паркурщиком! Есть такой вид спорта у людей – паркур. Это когда они прыгают через препятствия, бегают по стенам и заборам, ловко лазят по скалам. Но он-то – кот! У него лучше прыгать получается, чем у людей. Разве человек может пройти по карнизу окна на третьем этаже? Или сходу запрыгнуть на шкаф? А вот ему-то дай только волю – он прыгнет куда угодно и без корма «Кити-кет»! Даже лучше, чем кот Кирилл в телерекламе может прыгать.  Кирилл в рекламном ролике ради еды прыгает, а Филя-Миша-Петя исключительно ради спорта мышцы укрепляет. Однако спорт – это хорошо, но мысль о том, что нужно в жизни делом заниматься всё равно не покидала кота. Как-то раз следил он за работой стиральной машины. Очень внимательно смотрел, как крутится бельё в барабане. «А что если стать космонавтом?» – мелькнула у него неожиданная мысль. Сказано – сделано. Только хозяйка освободила стиральную машину от мокрого белья, кот тут же вовнутрь  и забрался. Прошёлся, покрутил лапами барабан. То, что нужно! Лёг внутри мордой вперёд, лапы передние свесил из люка барабана, и поглядывает на людей гордо, будто он в кабине космического корабля!
Стал теперь  Филя-Миша-Петя тренировками заниматься, чтобы в космос полететь. После каждодневной утренней «паркурной» пробежки по квартире залетал он на скорости в стиральную машинку, там прокручивался на полном ходу в барабане, передыхал немного, выскакивал и снова мчался со всех ног по квартире!  И вот в одном таком своём забеге заскочил кот на писательское кресло хозяина, а оно возьми и закрутись под ним! Ух ты! Вот это да! Подхватил это новшество Филя-Миша-Петя с радостью и стал тренироваться «по-взрослому»: бег-машинка-кресло! Скорость, темп – всё как у настоящего космонавта! Каждый день без единого пропуска. Люди диву давались: как это он не устает?!
Но в один прекрасный день кот задумался: где космос, а где он? Неподходящая оказалась для него профессия. Попробовал другие освоить – повара, к примеру. Только сидя в духовке газовой плиты постичь такую трудную профессию, как повар, совсем оказалось невозможным…
 А что если взяться за актерскую профессию? Вот он захочет да и станет  Санта Клаусом, по-нашему Дедом Морозом. Да запросто! Благо, Новый год на носу. Подарки детям будет раздавать. Дети любят подарки… Размечтался кот, пока мечтал, Новый год и прошёл.
Кот опять себе места не находит. Ну что ты будешь делать – скучно! Пробовал хозяину помогать писать книги. Сел прямо на лист бумаги и стал мысленно диктовать, о чём писать. На пару страниц и хватило терпения. Потом ручку принялся у писателя забирать, мол, отдыхать пора! Когда тот не послушался – пошёл хозяйке помогать печатать на клавиатуре компьютера. Прогнала. Решила, что обойдётся без Фили-Миши-Петиной помощи. А ему обидно. Тогда он газету литературную почитал, а заодно на ней выспался. Не помогло.  Решил на принтере пару страниц теста отпечатать – всё не то! Явно нет у него ни писательских, ни полиграфических наклонностей. Но что реально у него получалось, так это лечить людей. Да-да! Доктором он мог стать хорошим. Хозяин ногу подвернул, так Филя-Миша-Петя каждый день ему на больное место голову свою клал. До тех пор это делал, пока тому лучше не стало. Уже было совсем решил кот в доктора пойти, вот тут-то и случилось одно событие, которое перевернуло всё представление его о жизни вообще.
Молодая хозяйка принесла в дом кошечку. Точно такого котёнка, какого Филя-Миша-Петя видел на рисунке в детской книжке. Мордочка, ушки и лапки, хвостик чёрненькие, а сам беленький. Смотрел кот на малышку с настороженностью – до этого он никогда не видел котят. Даже ошибся вначале. Подумал, что это крыска, и цапнул несильно пару раз кошечку зубами. Глупо поступил, что скажешь… А когда разобрался, то осознал – от него теперь целиком и полностью зависит воспитание котячьего ребёнка! Люди-то вечно заняты на работе. Кому, как не ему, нужно принимать ответственность за её будущее. Стал кот терпеливо учить Матяню, так назвали малышку, уму-разуму. А она, резвая, весёлая, быстро поняла, что к чему,  и стала всё подряд послушно повторять за котом. Он кушать – она рядом пристраивается, он спать – она ляжет точно так же. Кот лапой дверь на кухне открывает, по ручке бьёт, она тоже пытается! Бегать, прыгать учить – всё на Филе-Мише-Пете! И тут кот понял, что его призвание – быть воспитателем!
Вот как бывает в жизни.
Теперь Филя-Миша-Петя при деле – воспитывает кошечку. Ответственность свою ощущает, знает – от него зависит, какой вырастет Матяня. Вот он пошёл прогуляться вечерком по оконному карнизу, а Матяня сидит, ждёт: маленьким нельзя разгуливать по подоконникам! Или вот случай. Однажды хозяйка вместо холодной горячую водичку в миску налила. Кошмар! Филя-Миша-Петя обжёгся сам, а Матяню и близко не подпустил. Так она, малышка, смышленой оказалась – стала каждый раз лапкой трогать водичку, прежде чем пить!
Теперь они друг без друга жить не могут. Всё вместе делают.
Кот умывается, кошечка тоже в порядок себя приводит. Если кот решил по верхам шкафов пробежаться – малышка следом несётся, правда  всё на пол сваливает, но это по неопытности. Она ж не тренировалась так долго, как Филя-Миша-Петя. Вот у неё и не слишком получается. Вместе теперь они и в стиральной машине сидят, и в кресле катаются. Друг другу баньку устраивают. Да мало ли какие дела у них! Было бы желание, а дела всегда найдутся.
Главное, что Филя-Миша-Петя дело своей жизни приобрёл. Настоящее.


Мария Виргинская

 Тайна неповиновения

Юра был вне себя от злости! Ещё бы! Ведь он заранее придумал, как они с родителями проведут выходной: сперва пойдут в кафе-мороженое, потом – в «Детский мир», оттуда – в кино, затем – на аттракционы, а днём, пока мама будет лепить Юрины любимые пельмени и печь торт «Наполеон», папа сыграет с Юрой в шахматы – в поддавки – и сделает бумажного змея. После обеда они отправятся запускать змея, а вечером папа смастерит самоделку, заданную Юре на выходные воспитательницей детского сада. Ну а Юрину трёхлетнюю сестру Аньку они, конечно же, на весь день оставят у бабушки – Анька им ни к чему, она будет только мешать родителям развлекать Юру.
 Вот как Юра хорошо все придумал. И вдруг... мама заявила, что ни пельменей, ни торта «Наполеон» на обед у них сегодня не будет, а папа отказался мастерить самоделку. «Помочь – помогу, – сказал папа, – а делать за тебя ничего не буду». Ещё папа сказал, что ни на аттракционы, ни в кино, ни в кафе они не пойдут, может быть, сходят на море – если родители успеют за утро переделать дела.
Сразу же после завтрака папа ушёл на базар, мама занялась стиркой, а сестра взяла кубики и принялась строить город.
Чтобы хоть как-то отплатить родителям за испорченный выходной, Юра распустил мамино вязание и зашвырнул его под диван («пусть думают на кошку!»), выдернул лист из книги, взятой папой в библиотеке («скажу, что книгу Анька порвала») и, больше ничего не придумав, стал срывать зло на игрушках. Он бил их, гнул, царапал, топтал... Потом Юра подошёл к Ане, которая, что-то лепеча, населяла свой город куклами и пластмассовыми зверями, и занес ногу над самой высокой башней...
       Не ломай! – взмолилась сестрёнка, но Юра что есть силы пнул башню и принялся топтаться по развалинам Аниного города. Прыгая и топая, он раздавил двух кукол, и от этого Аня так закричала, будто Юра наступил ей на палец, и на крик её из ванной примчалась мама.
– Что с ней? – подхватив Аню на руки, спросила мама испуганно. – Что здесь у вас происходит!?!
Аня так плакала, что даже говорить не могла, а Юра ответил спокойно: - Мы играли, я был злым великаном и победил её, и всё.
– Да разве можно маленьких обижать! – расстроилась мама. – Да сколько можно! Ты, чем к Ане приставать, пошёл бы во двор, там твой друг Коля гуляет.
– Никакой он мне не друг, – отмахнулся Юра. – Дурак он! До сих пор вместо «р» «л» говорит!
И Юра стал кривляться, передразнивая Колю: «лыба», «лека», «ладуга».
– Ну так сходи к Саше, – предложила мама, всё ещё стараясь не рассердиться. – Ты же с ним так хорошо играл.
– Тогда у него игрушки новые были, – ответил Юра, – а сейчас они уже старые, и мне с Сашкой не интересно.
Мама взглянула на него с возмущением, но вновь сдержалась.
– И с Ниной из соседнего подъезда тебе не интересно? – спросила она.
– Да ну её! – сморщился Юра. – Я её хомяка хотел на водолаза учить, а она не дала! И вообще: не хочу я ни с кем дружить. Надоели мне все!
– Ах, как это нехорошо! – вздохнула мама.
– Это очень хорошо, просто даже отлично! – послышалось с улицы. Мама выглянула наружу, но никого не увидела. И это не удивительно, потому что голос под окном принадлежал злой волшебнице-невидимке по имени Спесьдазлоба Бессердечьевна Лишь-Одну-Себя-Люблю-Я, а проще говоря – Злынде.
– Отличный экземпляр, – разглядывая Юру в свою невидимую подзорную трубу, восхищалась Злында, – какое у него крохотное недоразвитое сердце! С таким сердечком можно любить только себя самого! Нет, я ни за что не упущу этого мальчика!
Злынде был очень нужен помощник. Дело в том, что совсем недавно она захватила одну маленькую сказочную страну. Захватить захватила, а подчинить себе не смогла: жители страны, даже заколдованные Злындой, не признавали её своей королевой. И как Злында ни лютовала, она так и не сумела проникнуть в тайну неподчинения своих новых подданных. Не узнали этой тайны и приятели Спесьдазлобы Бессердечьевны, злые волшебники из других сказок. В каком бы из обличий не появлялись они перед жителями захваченной страны – доброго доктора Айболита, Красной Шапочки или Василисы Премудрой – жители сразу же их узнавали. И тогда Злында поняла: для того, чтобы раскрыть тайну неповиновения, ей нужен человек новый, никому не знакомый в волшебном мире, и при этом человек злой, жестокий!
Целый месяц невидимая Злында летала над городами и селами и в свою волшебную невидимую трубу разглядывала сердца людей. Ей очень не везло! Стоило Злынде наставить на кого-либо трубу, как у неё даже в глазах рябить начинало: как на экране телевизора, проносились перед Злындой изображения рек и морей, птиц и животных, домов, деревьев, лугов, полей, а главное – человеческих лиц! Все, на кого Злында наводила свою трубу, любили других людей и землю, на которой жили, а Злында терпеть не могла такой любви! От неё она худела, бледнела и пропадала.
– Этак и исчезнуть можно, – бормотала Злында. – Своей любовью к миру, друг к другу они меня просто уничтожают!
Уже отчаявшись найти помощника, Злында навела трубу на одно из окон первого этажа, и увидала... крохотное, с напёрсток, сердечко, а в нём – изображение одного-единственного мальчика. Это был красивый шестилетний мальчик – с кудрявыми волосами, розовыми щёками и глазами холодными и очень спокойными.
– То, что надо! – моментально определила Спесьдазлоба Бессердечьевна.
Меж тем Юра вышел-таки во двор. Он был сердит на маму, которая вместо того, чтоб развлекать его, всё ещё утешала ревущую взахлеб Аню.
Во дворе к Юре с радостным криком подбежал Коля, но Юра сказал ему: «Уйди, дулак», – и Коля, вспыхнув, отошёл в сторону. Юра же направился к песочнице, чтобы повеселиться, отбирая у малышей их пасочки и совочки, но малышей охраняли бабушки. Все они хорошо знали Юру и дружно готовились дать ему отпор.
Тогда Юра решил вернуться домой, чтобы, на полную громкость включив проигрыватель, помучить маму, а заодно и соседей, но тут во двор въехала чёрная лакированная машина. За рулём её сидел красивый молодой человек и улыбался Юре как старому знакомому.
Поравнявшись с Юрой, машина остановилась.
– Ну, как, ничего колымага? – распахивая дверцу, осведомился шофёр. – Хочешь, твоя будет?
– Моя? – переспросил Юра.
– Кроме шуток. Сделаешь одно дельце, и машина твоя. Со всем, что в ней есть, – и шофёр указал на заднее сиденье, где лежали новенький кассетный магнитофон и боксёрские перчатки.
– Маленьким нельзя машину водить, – растерявшись от неожиданности, пробормотал Юра.
– Какой же ты маленький! – расхохотался шофёр. – В подготовительную группу ходишь! – и, нагнувшись к самому Юриному уху, шофёр зашептал доверительно: – Машина – волшебная! Сядешь за руль – куда надо повезёт. А пока ты за рулём, ты для всех будешь вот таким! – шофёр повернул к Юре зеркальце бокового вида, и Юра увидал в нем себя, но не мальчиком, а совсем взрослым дядей. Это было так странно, что Юра даже отпрянул.
– Чего боишься? – ухмыльнулся шофёр. – Ты же храбрый! Ты сильный! Это тебя все боятся! Так что, согласен помочь? Решайся! А не то я вот ему подарю машину! – и шофёр указал на Кольку, одиноко топтавшегося под деревом.
– Ещё чего – ему! – возмутился Юра. – Да он её тут же сломает, он же – во!.. – Юра покрутил пальцем у виска и снова, уже без страха, заглянул в зеркальце – взрослый Юра подмигнул ему оттуда по-свойски.
– А где я её держать буду? – тут же засомневался Юра.
– Где, где! – передразнил шофёр. – У себя на бороде! Хлопнешь в ладони – она игрушечной станет, и ставь, куда хочешь. Так что, едем, нет?
И Юра представил себе, как завтра он сядет в свою собственную машину, а все дети со двора сбегутся и станут просить его: «Прокати! Ну, хоть до угла!» – Сашка предложит ему за это конструктор, Коля – новейший пистолет, а Нина – хомяка, но Юра им только язык покажет. Нет, Юра сперва скажет: «Ладно, садитесь!» – а когда они загомонят и кинутся к машине, Юра даст газ и умчится с ветерком прямо у них из-под носа.
И Юра так развеселился, воображая, как оставит всех детей в дураках, что даже не спросил у шофёра, какое именно поручение он должен исполнить.
Проезжая по улице, Юра увидел в окно машины своего папу. Папа спешил к троллейбусу. В одной руке он нёс большую сетку с картошкой, а в другой – такую же сетку с капустой, луком и баклажанами.
– Подвезём? – словно бы догадавшись, что этот человек – Юрин папа, спросил шофёр. Но Юра только мотнул головой. Во-первых, папа тут же высадил бы его из чужой машины, а во-вторых, пусть родители побегают, поищут его. В другой раз будут знать, как портить выходной день!
– Молодец, Юрка! – захохотал шофёр. – Обожаю таких!
Ехали они всего минут пять. Покрутились по городским улицам, обогнули сквер и очутились вдруг на странной-престранной площади. Вроде бы игрушечной, и в то же время – просторной. За площадью теснились дома, казалось, сложенные из разноцветных кубиков. А деревья в большом парке были пластмассовые. Напротив парка возвышалось некое сооружение, вроде башни, больше похожее на поставленный торчком длинный чёрный мешок.
– Приехали! – объявил шофёр. – Дальше один пойдёшь.
– Один?! – заволновался Юра. – А куда?..
        Куда хочешь, – ответил шофёр. – Страна маленькая – не заблудишься. Узнаешь мне тайну неповиновения. А не то я тебя...
Тут же, сообразив, что если Юру напугать, то он, пожалуй, раскиснет и не справится с поручением, шофёр заулыбался, хлопнул Юру по плечу и, то и дело подмигивая и гримасничая, отчего он сам себе казался очень милым и симпатичным, зашептал:
– Ты их – ломай! Увидел – сломал! Помни только, что всех нельзя ломать одинаково, ты  одного – так, а другого – этак, подход ищи, понял? А вечером встречаемся здесь, под кипарисом, – шофёр ткнул пальцем в одно из пластмассовых деревьев. – Ты мне – тайну, я тебе – машину, и магнитофон, и перчатки! Будешь всех пацанов во дворе не просто так лупить, а в перчатках. И девчонок, и малышню! И их бабушек! Перчатки тоже, между прочим, волшебные: только дотронься до кого – и он уже в нокдауне! А теперь иди! Ну, иди же!
Юра нехотя выбрался из машины. Он был зол на таинственного шофёра: мог бы взять да и подарить Юре машину просто так, ни за что! Пройдя несколько шагов – не по асфальту, а словно бы по твёрдому картону – Юра обернулся. Ни машины, ни красавца-водителя на площади уже не было, и Юра вдруг почувствовал такой страх, что заревел в голос, как маленький...
Он не сразу услышал, как кто-то зовёт его: «Мальчик! Мальчик!»... А когда услышал и оглянулся, то увидел перед собой... плюшевого зайца. Только большого, со взрослого человека ростом.
– Идем скорей, – шептал заяц. – Идем отсюда!
В голосе его звучала такая тревога, что Юра послушно побрёл за ним.
– А кто здесь живёт? – спросил он тоже шепотом. – В этом мешке?
– Злында, – на ходу ответил заяц. – Это её башня, и нам следует держаться подальше отсюда.
– Злында?... А что она такое делает, эта Злында?
– Ломает игрушки, – с болью ответил заяц.
Юра сразу же успокоился: во-первых, Юра не был игрушкой, во-вторых, он игрушки и сам частенько ломал и ничего в этом плохого не видел. Более того, Юра вспомнил наказ шофёра «Ломай их» и подумал, что со Злындой ему, пожалуй, следует познакомиться.
– Пусть научит меня, как их ломать, – поглядывая на зайца, размышлял Юра. – А то они вон какие! Заяц этот с моего папу будет! Такого сломай, попробуй! Шофёр – умница, не мог мне волшебные перчатки дать на-пока!
На шофёра Юра злился сейчас даже больше, чем на маму и папу, из-за которых он попал в этот дурацкий город.
«Дурацкий город! – твердил Юра про себя. – Дурацкий! Дурацкий!» Все же любопытство взяло верх над злостью, и Юра стал крутить головой, разглядывая дома с нарисованными на стенах балконами и окошками, сады из цветной бумаги и фонтаны, искрящиеся струями ёлочного дождя.
– Сюда! – поманил его заяц. Они подошли к одной из нарисованных дверей, заяц постучал и... дверь отворилась.
– Мы так волновались! – зазвенел из глубины дома тоненький голосок. – Мы уж думали, что Злында тебя схватила!
Голосок этот принадлежал большой розовой кукле в пышном платье с оборками.
Заяц, а за ним Юра поднялись по внутренней лесенке и оказались в чистой просторной комнате. Убранством своим эта комната немного напоминала ту, где жила Юрина бабушка: здесь был такой же круглый столик под длинной – до пола – скатертью, тяжёлые старинные стулья, тахта под узорчатым покрывалом и диванчик, встроенный меж двух застеклённых шкафов с посудой. А окна отсюда, изнутри комнаты, были не нарисованными, а самыми настоящими, они пропускали свет, и сквозь них видна была стена соседнего дома.
– Вернулся Зиновий, – объявила кукла. Только теперь Юра заметил в комнате ещё двух существ – тощего длинноногого клоуна за гардиной и на диванчике – пластмассового поросёнка, вдоль и поперёк обмотанного бинтами.
– Я не один, друзья мои, – объявил заяц Зиновий, – я привёл мальчика.
– Как ты неосторожен! – всплеснула фарфоровыми ручками кукла.
– Но, Белинда, это настоящий мальчик, – возразил заяц. – Из мира людей.
Поросёнок на диванчике застонал, пытаясь приподняться и как следует рассмотреть Юру, а клоун произнёс с подъёмом:
– Да, да! Предсказания нашего друга Поэта начинают сбываться! Вы же помните, он сказал, что мальчик с добрым сердцем поможет нам избавиться от чар Злынды!
– Наш друг Поэт, – глядя на Юру, пояснила кукла Белинда, – умел угадывать будущее. Злында казнила его в самый первый день своей власти над нашей страной. Она истолкла его в ступке в мелкий порошок.
От этих слов Юре сделалось жутко, но тут же он подумал, что Поэт был всего лишь стеклянной безделушкой, вроде тех, что стоят в серванте у мамы, и успокоился.
– На рассвете я видел великана, – рассказывал меж тем заяц Зиновий, – этот Злындин слуга тащил в башню резинового кота и двух фарфоровых обезьянок.
Кукла Белинда вскрикнула, а поросёнок, приподнявшись, прохрипел гневно:
– Что бы она ни делала, нашей тайны ей всё равно не узнать!
– А какая у вас тайна? – решился Юра. И пояснил торопливо: – Вы же сами сказали, что я вас должен расколдовать. А как я расколдую, если не знаю тайны?
Кукла Белинда готова была ответить, но клоун взглядом остановил её.
– Ты всё поймешь сам, – пообещал он. – Так сообщил нам Поэт.
– Врал он, ваш Поэт, – рассердился Юра. – Врал! Врал! Если бы он и правда знал, что будет, он бы вам сказал, что Злында нападёт на вашу страну!
– Он говорил, – опустив голову, промолвил Зиновий. – Но мы тогда не поверили ему. Не могли поверить! Не хотели!
– Всё равно, – не сдавался Юра. – Знай он всё наперед, он бы знал, что Злында с ним сделает, и тогда бы он убежал от неё и спрятался!
– Он не мог бежать, – вздохнула Белинда. – Он ни за что бы не бросил нас в такой беде.
– И потом, – добавил клоун, – он предсказал, что мы победим Злынду, если среди нас не будет предателей и трусов.
«Так это же и есть тайна!» – подумал Юра, и вновь представил себе, как садится за руль своей прекрасной машины.
– Почему ты улыбаешься, мальчик? – удивился Зиновий.
– Я? – вздрогнул Юра. – Я так... я мечтаю, как вы все расколдуетесь.
– Боюсь, что это будет не так скоро, – пристально глядя на него, промолвил поросёнок.
Потом они снова заговорили о своих поломанных и разбитых Злындой товарищах, но Юра больше не слушал их. Он думал теперь лишь о том, как бы ему незаметно убежать к шофёру чёрной машины.
– У Юлиана опять начался жар! – вскричала кукла Белинда. Вместе с Зиновием и клоуном Гаврилой она склонилась в тревоге над раненым поросёнком, а Юра скользнул за гардину, на цыпочках сбежал вниз по лесенке и оказался на улице.
Время шло к вечеру, городок был всё так же тих и пустынен. Лишь изредка огромные игрушки торопливо пересекали его узкие улочки.
Юра без труда нашёл кипарис, под которым назначил ему встречу шофёр, и стал ждать. Ждал он долго, так, по крайней мере, ему казалось, потому что Юра умирал от желания поскорее сесть в чёрный автомобиль. Шофёра всё не было и, не вытерпев, Юра крикнул в пустоту:
– Эй, дяденька! Я узнал! Узнал тайну!
– Тише! – цыкнула пустота. – Ступай вон к той двери, в башне поговорим.
Нарисованная дверь легко отворилась, затворилась, и Юра даже подпрыгнул от неожиданности – шофёр появился из ничего прямо у него за спиной.
– Говори тайну, – потребовал шофёр.
– А машина? – напомнил Юра.
Шофёр вытащил из кармана брюк чёрный автомобильчик.
– Вот. Говори, – и она твоя.
– Да?! А вдруг эта не настоящая?
– А вдруг тайна твоя – вовсе не тайна? – ухмыльнулся шофёр.
– Они сказали, что их нельзя победить, пока среди них нет трусов и предателей! – выпалил Юра и потянулся за машинкой.
– Так, так... – задумался шофёр. – Что ж, это похоже на тайну, – он отвел за спину руку с машинкой. – Не спеши, Юрочка. Придется тебе ещё поработать на меня.
– Так нечестно! – вспыхнул Юра.
– Нечестно, – согласился шофёр. – Мы ведь с тобой, Юрка, люди нечестные. Честные сейчас дома сидят, родителей слушаются, ещё и по дому помогают, а нам это ни к чему! Так что, мальчик ты мой гаденький, злобненький, возвращайся к игрушкам и сделай мне хотя бы одного предателя и одного труса.
– А как? – растерялся Юра.
– Да уж как-нибудь, – вздохнул шофёр, поигрывая чёрной машинкой, с которой Юра не сводил глаз. – Купи, например.
– У меня денег нет.
– А ты не на деньги – ты на слова, так оно вернее всего. Наобещай чего-нибудь, чтоб поверили, а потом обмани. Вот это и будет – купить. Или напугай их.
– Вы тогда мне перчатки дайте, – потребовал Юра. - Как же я их без перчаток напугаю?
– О-хо-хо, Юрочка! – вздохнул шофёр. – Запомни: трус – это не тот, кто боится, а тот, кто из страха может другому любую подлость и гадость сделать, усёк? Встреча завтра на том же месте.
Смеркалось, когда Юра добрёл до дома куклы Белинды.
«Если спросят, где был, скажу, что искал что-нибудь волшебное, чтобы расколдовать их», – решил Юра.
Белинда встретила его восклицанием: «Как мы волновались за тебя!» А заяц Зиновий сказал, что хоть Юра и настоящий мальчик из мира людей, и Злында едва ли сможет причинить ему вред, следует всё же остерегаться. Ведь люди, даже взрослые, не всегда распознают Злынду так быстро, как жители сказочной страны.
– Если Злында обманом заставит тебя служить себе – будет беда, – предостерёг Зиновий, но Юра его словам значения не придал. И впрямь! Что может приключиться в стране игрушек с живым настоящим мальчиком! Ничего!
Юре снилась чёрная лакированная машина. Он мчался на полной скорости по самой середине улицы, а навстречу ему шли с базара папа, мама и Аня.
– Юра! – обрадовались они. – Подвези нас! Мы устали!
– Ещё чего! – хотел крикнуть им Юра, но раздумал. – Ладно, – сказал он, останавливая машину. – Я вас отвезу домой. Но за это мама будет готовить мне на обед только то, что я захочу, а папа сейчас поведёт меня в «Детский мир» и купит всё, что мне там понравится, а Аньку вы отведёте к бабушке насовсем!
Юра распахнул перед мамой и папой дверцы своей машины, но родители остались стоять на тротуаре, и они так смотрели на Юру... Они так на него смотрели, что Юра от их взглядов даже проснулся. Вспомнив, где он, Юра перевернулся было на другой бок, но тут он почувствовал, что вокруг всё изменилось... Юра сел и протёр глаза. Пели цикады, за окном покачивалась ветка дерева, а вместо поросёнка на диванчике лежал перебинтованный человек. Человек этот был очень худой, бородатый, со сбившимися чёрными волосами и крупным носом с горбинкой. Так что Юре сперва даже в голову не пришло, что дяденька этот и давешний поросёнок могут быть одним и тем же лицом.
– Проклятая ведьма! – внезапно закричал раненый. – Всё равно ты не победишь!
В ту же секунду дверь соседней комнаты скрипнула, и Юра торопливо шмыгнул под одеяло. В комнату вошла со свечой в руке босоногая девушка в длинной белой рубашке и, оставив свечу на столе, склонилась над раненым.
– Ему хуже? – обеспокоено спросили из-за портьеры. Осторожно ступая, из темноты вышел ещё один человек – коренастый и совсем лысый. Девушка молча хлопотала возле раненого. А крепыш, склонившись над горбоносым, в волнении повторял: «Ты дома, Юлиан! Ты у друзей! Успокойся!»
Наконец раненый пришел в себя.
– Я бредил? – спросил он чуть слышно. – Я ничего не сказал в бреду?
– Ничего, успокойся, – ответил крепыш.
– Лучше мне умереть скорей, – жарко выдохнул горбоносый. – Я только мучаю вас! И наша тайна! Если в бреду я выдам её…
– Этого не случится, – спокойно ответила девушка. – И, пожалуйста, Юлиан, больше никогда не говори таких глупостей, если ты хоть немного нас любишь. Скоро ты поправишься, поверь мне.
– Зиновий ушёл к башне? – помолчав, спросил раненый.
– Да, – кивнул крепыш, – ночь – наше единственное время. Ах, если бы кому-нибудь из нас удалось схватить Злынду!.. Впрочем, – добавил он другим тоном, – теперь уже недолго ей осталось нас мучить. Теперь, когда у нас появился мальчик...
И, подоткнув одеяло раненому, крепыш с девушкой на цыпочках вышли, а Юра понял, что он опять столкнулся с какой-то тайной.
– С добрым утром, Юра, – прозвенел над ним голос куклы Белинды. – Как спалось на новом месте?
– Да так себе, – буркнул Юра. Ветки дерева за окном уже не было, а на диванчике лежал не бородатый раненый человек, а пластмассовый поросёнок. Из осторожности Юра решил ни о чём не спрашивать: ведь не игрушки, а шофёр обещал Юре за тайну такие отличные подарки, как машина, магнитофон и перчатки.
И Юра соврал, что всю ночь ему снилось, как он освобождает жителей сказочной страны от чар Злынды. В свои шесть лет врать и притворяться Юра умел куда лучше, чем читать и считать. Ему не терпелось проникнуть в тайну этой страны! «А что, – думал Юра, –  если взять да разыскать Злынду?! Может быть, она даст ему за тайну неповиновения не какой-нибудь автомобиль, а, например, самолёт или даже космический корабль. Или же волшебную палочку, и тогда Юра сможет каждый день сам делать себе подарки. Вот бы ему сейчас эту волшебную палочку! С её помощью он в один миг превратил бы своих гостеприимных хозяев в предателей и трусов! Впрочем, нет. Будь всё так просто, Злында управилась бы с этим сама.
И Юра вдруг почувствовал себя одиноким, обманутым и несчастным! Мало того, что его взяли да завезли в сказку! Ему ещё и задание дали, с каким не всякий взрослый управится! С каким не может справиться сама повелительница этой страны!
– Что ты, Юра! Ты плачешь?! – заволновалась Белинда. А Зиновий пробормотал: «Бедный мальчик! Конечно, он уже соскучился по своим маме и папе. А ведь он не попадёт домой прежде, чем не поможет нам...»
Этого Юра не ожидал! И если минуту назад он выл от досады, что не может погубить этих существ быстренько, одним махом, то теперь Юра заревел от ужаса, тоски и бесконечной жалости к себе самому.
– Вернёшься ты, как миленький, к своим мамочке с папочкой! – заявил шофёр, когда вечером в башне Юра поделился с ним своими тревогами. – Вот сделаешь мне труса и предателя – в тот же миг будешь дома с подарками.
– Почему это ночью... – Юра осёкся, он ещё не решил, стоит ли рассказывать шофёру о своем новом открытии, может быть, эту тайну ему выгоднее продать Злынде? И словно догадавшись о Юриных мыслях, шофёр объявил вдруг:
- Злында, мальчик, это я и есть, между прочим.
– Вы?! – не поверил Юра.
– Ага! – и на глазах у изумлённого Юры шофёр превратился сперва в бабушку – божьего одуванчика, потом – в кота в сапогах, потом – в Юрину воспитательницу детского сада и, наконец, в самого Юру.
– Веришь теперь? – спросил он Юриным голосом.
– А на самом деле вы какая? – полюбопытствовал Юра. Он уже представил себе жуткую сгорбленную ведьму с носищем до земли и налитыми кровью глазками, но Злында ответила небрежно:
- А никакая, невидимая, вроде как нет меня, а я есть, чуть зазевался, я – хоп! – и в чёрный мешок! Эти дурачки думают, будто у меня слуг полно – великанов, змеев огнедышащих, разных прочих чудовищ! А то всё я! Одна-одинешенька целую страну держу в страхе! – и, приняв вид давешнего шофёра, Злында спросила:
– Так и что – ночь? Что – они?
– Людьми они становятся, вот что! – выпалил Юра. Осенённый догадкой, он пристально поглядел на Злынду и решился:
– Это вы их заколдовали, да? А на самом деле они – люди, да?
– Нет. Игрушки они, – с раздражением ответила Злында. – Так что нечего тебе с ними цацкаться. Раньше ты, кажется, не очень переживал, раздавив пару кукол!
– Так то куклы… – начал было Юра, но Злында перебила его:
– Экий ты непонятливый! Ты когда-нибудь слышал, что по ночам даже самые обычные игрушки из «Детского мира» оживают, слышал?! Ну, и здесь то же самое! Только здесь игрушки волшебные, да и некому играть ими! Вот и приходится им самим собою играть, в людей! А теперь иди и займись делом!
– Труса лучше делать из куклы, – шагая к дому Белинды, прикидывал Юра. – Она девчонка всё же, хоть и большая. А предателем пусть раненый станет – он самый слабый.
В эту ночь Юра решил не засыпать, чтобы, оставшись наедине с Юлианом, послушать, как он бредит, а после попытаться сделать его предателем. Но он так устал за день, что забылся глубоким сном сразу же после ужина. В эту ночь ему снова снились его мама и папа. Только теперь он не мчался мимо них в роскошной машине, а стоял на пороге их квартиры. «Пустите меня», – просил Юра, а мама с папой смотрели на него грустно-грустно и качали головами: «Нет. Ты не наш сын. Ты – предатель».
– Это не я предатель! – закричал Юра и проснулся. Была глубокая ночь, в темноте вокруг столика сидели трое. Белинду и Гаврилу Юра узнал сразу, потому что уже видел их, третий же человек – высокий, с короткими кудрявыми волосами – был, скорее всего, Зиновием.
– Сегодня вечером Юра был в башне Злынды, – говорил Зиновий. – Я сам видел, как он вошёл туда и как вышел.
– Он был один? – уточнил Гаврила.
– Один, – кивнул Зиновий.
– И ведь он ни слова не сказал нам об этом! – вставила Белинда. – Почему? Неужели он нам не верит? Или – боится?..
– Не станем пока ни о чём его расспрашивать, – решил Гаврила, – убеждён, что мальчик повсюду ищет средство расколдовать нас. Ведь только очень добрый и смелый мальчик рискнет войти в башню Злынды.
– А если она уже купила его? – хрипло спросил из темноты невидимый Юлиан. – Прикинулась доброй тётушкой, наобещала ему горы подарков. Откуда мальчику знать, что Злында никогда не держит своего слова!
– Если так, то все мы погибнем, – печально изрёк Гаврила. – И мы, и Юра. Злындины слуги будут охотиться за нами, пока всех не переловят, и тогда Юра останется в нашей стране один. Навсегда.
– Не будем впадать в отчаяние, – предложил Зиновий. – Лично я так же, как Юлиан, считаю, что нельзя нам целиком полагаться на предсказания Поэта, нужно действовать, нужно найти Злынду!
– Её никто никогда не видел, – напомнила Белинда. – Если не считать того раза, когда она явилась всем нам на вершине своей башни в облике сказочно-прекрасной королевы. Но это не её настоящий облик. Юлиан слышал её голос, когда схватился ночью с огромной хищной птицей, что чуть не заклевала его до смерти.
– Если я поправлюсь, – вновь подал голос Юлиан, – я всё равно подкараулю и изловлю Злынду.
И тут Юра, сам от себя этого не ожидая, воскликнул:
– Как же! Изловите! Да она – невидимка!
Юра только сейчас по-настоящему испугался, что Злында, по собственному её выражению, купит его, и тогда он останется в этом игрушечном городе! Один!
– Её как бы и нет, а она тут как тут! – вне себя от злости на волшебницу кричал Юра. – Чуть зазевался, она тебя хвать – и в мешок! И слуг у неё нет! Она всё сама!
– Тише! – вскрикнула вдруг Белинда.
И все услышали, как заскрипели ступеньки лесенки, а затем внизу хлопнула дверь.
– Мы пропали, – грустно сказал Зиновий, – она подслушала нас.
– Ну и что? – не понял Юра. – Что я такого сказал?
– Мы ведь не знали, что она невидимка, – ответил Зиновий. – И по ночам самые храбрые жители нашего города уходили искать её, чтобы померяться с ней силой и победить, уходили и гибли поодиночке. Так продолжалось с той первой ночи, когда Злында врасплох захватила нашу страну. Никто не признал её своей королевой, и каждый с такой силой сопротивлялся её власти, что у Злынды не хватило чар заколдовать нас насовсем. С полуночи и до рассвета мы – люди, и время это мы тратили на то, чтоб выследить злую волшебницу. Теперь мы знаем, что это невозможно, Злында от нас всё равно ускользнет. Так давайте же соберёмся все вместе и развалим её черную башню! Может быть, так мы сумеем освободиться от неё!
– Но Поэт ничего об этом не говорил, – заметил Гаврила.
– Он не мог знать всего, – вмешался Юлиан. – Ведь он погиб самым первым и очень многое не успел рассказать нам.
– Надо идти! – решил Зиновий. – За ночь мы должны обойти всю страну, предупредить людей, чтобы завтра с двенадцатым ударом часов они собрались напротив башни. С каждым днём нас становится всё меньше. Терпеть дальше нельзя!
Клоун, заяц и кукла возвратились на заре, донельзя возбуждённые.
– Мы обошли семь кварталов домов, – наперебой рассказывали они поросёнку. – Достучались до многих-многих людей. Каждый из них предупредит своих друзей и соседей, и завтра...
Вдруг дом затрясся, закачался, окна распахнулись, и в комнату просунулись две громадные мохнатые лапищи. Лапищи эти сгребли в охапку Гаврилу, Зиновия, Белинду и скрылись. Юра решил было, что для него всё обошлось вполне благополучно, но тут чудовищный порыв ветра подхватил Юру, вынес в окно, перекувырнув несколько раз в воздухе, и буквально воткнул ступнями в картонный тротуар. В ту же секунду перед Юрой возник шофёр. И был он сейчас совсем не таким, как прежде. Если раньше шофёр то и дело гримасничал и хихикал, то теперь лицо его сделалось тяжёлым и неподвижным, а светлые глаза глядели с такой леденящей злобой, что Юра чуть не наделал с перепугу в штанишки.
– Ты что же, заодно с ними? – тихо-тихо спросила Злында.
– Нет, – пролепетал Юра. И это было правдой, потому что Юра всё ещё думал только о себе, боялся только за себя и любил себя одного!
– Я это... нечаянно...
– За нечаянно бьют отчаянно, – смягчая, однако, тон, предостерегла Злында. – Там, наверху, я оставила тебе поросёнка. Сломай мне его сегодня же. – И, прочитав на Юрином лице ужас, пояснила: – Да не тело, не тело сломай, дурачок, а волю! Чтобы покорным стал, жалким! Чтобы признал меня своей королевой!
– Ты ему вот что скажи, – наклоняясь к Юре, посоветовала Злында, – мол, один ты остался, Юлиан, пропадешь теперь! А почему? Да потому, что друзья твои ненастоящими оказались. Настоящие друзья лечить бы тебя стали, выхаживать, а эти по городу пошли людей баламутить, игрушки, то есть!.. А если и после этого он от друзей своих не отступится, то ты за него иначе примись, скажи, что Белинду, Зиновия и Гаврилу я лютой казнью казню, и только он один, Юлиан, может спасти их. Если откроет мне тайну неповиновения. А тебе, Юрочка, я в награду за усердие настоящий волшебный самолёт подарю, а может, космический корабль. Так что смотри, выбирай, что тебе больше нравится – космический корабль или пластмассовый поросёнок!
Пластмассовый поросёнок, конечно, ни в какое сравнение не шел с космическим кораблем. Поверь Юра, что Злында не обманет его, он бы и раздумывать не стал, что выбрать. Даже теперь, когда знал, что поросёнок – заколдованный человек Юлиан. (Злындино враньё, будто жители этой страны – игрушки, по ночам изображающие людей, нравилось Юре куда больше, чем правда, ибо позволяло ему надеяться на ведьмину благодарность.)
Надеяться Юра надеялся, но верить – не верил, потому, вернувшись к Юлиану, залпом выложил ему всё, что услышал от Злынды: и про то, что друзья у Юлиана плохие, и о том, как Юлиан может спасти их. Юра уже не очень рассчитывал вернуться домой на шикарном автомобиле, потому врал он вяло и без всякого вдохновения.
        Я есть хочу, – закончив враньё, буркнул Юра.
Юлиан не ответил.
– Есть хочу, слышишь? – повторил Юра. – Вставай сейчас же и накорми меня.
Юлиан молчал.
– Есть давай, гадкая свинья! – завопил Юра и даже топнул ногой. Но и на это Юлиан ничего ему не сказал. И от молчания Юлиана, от тишины в комнате, в городе, во всей волшебной стране Юре сделалось вдруг так жутко, что он взмолился, растирая по лицу слёзы: – Не молчи, Юлиан! Скажи, что я невоспитанный! Что я грубый! Злой! Ругайся! Только не молчи, ладно?!
– Расскажи-ка мне о своём городе, – внезапно попросил Юлиан. – Он красивый?
– Красивый, – неуверенно кивнул Юра. О красоте своего города Юра судил прежде только по кафе-мороженое и аттракционам.
– У тебя под окном растёт дерево, правда? – не спросил, а словно бы подсказал Юлиан. – Оно – какое?
И Юра вспомнил, что под окном детской у него и впрямь растет дерево, тоненькое, с раскидистыми ветками и узкими листьями. Персик. Его посадили Юрины мама и папа. А потом Юра вспомнил, как в прошлую субботу они с папой, мамой и Анькой ходили на море, и папа учил Юру плавать без круга.
– Ногами работай! – весело командовал папа. А Юра злился на него и вопил:
– Я же так утону! Утону!
– Не утонешь! – смеялся папа. – Смелее, сынок! Не трусь – и не утонешь!
И тут стало с Юрой делаться что-то странное: у него запекло в груди, и что-то там, слева под ребрами, стало шириться, расти и наливаться теплом. И Юра заплакал – тихо-тихо – от огромной жалости к своим папе, маме, бабушке, Ане, которые всюду ищут его, но никогда, может быть, не найдут. От нежности к ним и тоски по ним.
Кто-то тронул его за плечо. Опираясь на трость, перед Юрой стоял бородатый раненый человек.
– Юлиан! – как родному, обрадовался ему Юра.
– Пойдём, – позвал Юлиан.
– Куда? – не понял Юра. – Прямо вот сейчас? Ночью?
– А кто же, как не мы, спасёт от смерти Белинду, Зиновия и Гаврилу? Пойдём, малыш, пора. Теперь ты знаешь нашу тайну...
– Ничего я не знаю, – всхлипнул Юра. – Никакой тайны.
– Знаешь, – и Юлиан улыбнулся так, что в комнате сразу стало светлей. – Ты теперь с нами, ты – наш. Ты – такой же, как мы, потому что научился любить. Идём!
И почему-то Юра сразу поверил, что они – шестилетний мальчик и раненый, едва стоящий на ногах человек – победят Злынду.
Юре казалось, что целую вечность идут они к башне. Юлиан то и дело останавливался передохнуть, и тогда Юра начинал теребить его:
– Скорей же! Скорей! А вдруг она сейчас их казнит! – и тут же, спохватившись, уговаривал Юлиана: – Отдыхай ещё, тебе же плохо!
В парке перед башней они остановились в последний раз. Они прислушивались, но кругом было тихо. Только цикады трещали в кронах больших деревьев.
– Вперёд? – вглядываясь в чёрную громаду напротив, спросил Юра.
– Вперёд, – выдохнул Юлиан.
– Вперёд! Вперёд! – послышалось из темноты парка, и Юра увидел, как отовсюду к ним стекаются люди.
Они были на середине площади, когда плотный ледяной ветер ударил им в лицо и громкий голос приказал:
– Стойте! Или я уничтожу вас!
– Попробуй! – смело крикнули люди.
Порывы ветра разбивались о толпу перед башней, и все заметили, что второй порыв был слабей первого, а третий – слабей второго. В толпе засмеялись, но тут снова прозвучал голос Злынды: 
– Разойдитесь по домам, или я убью пленников! Вон они, смотрите! Один ваш шаг, и я швырну их вниз!
Все подняли головы. На вершине башни виднелись три маленькие фигурки – это были, конечно же, Белинда, Гаврила и Зиновий. И они что есть мочи кричали вниз: «Не жалейте нас! Ломайте башню!»
Но люди на площади растерялись, и кое-где толпа стала медленно пятиться, ведь Белинду, Гаврилу и Зиновия любили в городе.
– Что же нам делать? – хотел спросить Юра у Юлиана, но не успел: кто-то больно ухватил его за ухо и дёрнул вверх. Скунда – и Юра оказался на вершине башни, между пленниками и страшным шофёром.
– Ну, что ты, Юрочка, пугаешься? Как не свой! – проворковал шофёр. – Всё классненько. Пришло время наградить тебя и отпустить домой. Бери! – и Злында протянула Юре маленькую чёрную машинку.
Даже игрушечной она была очень красивая, а ведь Юра знал, что машинка эта – волшебная, и стоит хлопнуть в ладоши...
Он уже протянул за машинкой руку, но тут в ушах его прозвучали слова, сказанные ему Юлианом: «Ты – наш!», и, замерев, Юра покосился на Белинду, Зиновия и Гаврилу. Они стояли на краю башни, взявшись за руки, и глядели на Юру грустно-грустно, совсем как Юрины родители в его снах.
– Я не предатель, – пряча руки за спину, выдохнул Юра. – Не надо мне твоей машины, и магнитофона не надо, и перчаток. Ничего!
– Подумай! – взвизгнула Злында.
И, все ещё не отрывая глаз от машинки, Юра повторил:
– Не надо мне!
– А раз так, – слабеющим голосом поклялась Злында, – я сброшу тебя вниз вместе с ними!
– Я не боюсь, – дрожа от страха, выкрикнул Юра. – Всё равно тебя не боюсь!
И тут Злында пропала – она словно рассеялась в воздухе. А в следующую секунду Юре показалось, будто он падает! От ужаса Юра крепко зажмурился, а когда он снова открыл глаза, то очутился посреди площади. Тёплые ладони Гаврилы гладили его по волосам, а рядом была сияющая Белинда. И Зиновий, и Юлиан, опиравшийся обеими руками о трость, стояли тут же и широко улыбались Юре. Все вокруг улыбались Юре, а над деревьями парка уже показалось солнце...
– Ой, что сейчас будет! – жаркая, острая тоска пронзила Юру с головы до пят: ведь ещё мгновение, и все эти радостные добрые люди превратятся в игрушки! Но солнце поднималось всё выше, а люди на площади оставались людьми, и тут Юра увидел... вернее, он как раз таки не увидел башни. На её месте рос теперь высокий прямой кипарис, изумрудно-чёрный и словно бы увенчанный рыжим солнечным диском.
– А где?... – ещё не веря себе, пробормотал Юра. Люди на площади засмеялись, закричали, захлопали в ладоши. Зиновий подхватил Юру, поднял себе на плечи, и Юра увидал красивый волшебный город с домами из разноцветного камня, увитыми виноградом и дикой розой, с зелёными палисадниками и светлыми фонтанами в парке.
– Слава Юре! – прогремело над площадью. – Слава!
И от этого Юре стало очень приятно – и очень стыдно, будто он без спроса взял что-то чужое или обидел кого-нибудь. Юра заерзал на плечах у Зиновия, поглядел вниз, на Юлиана – измученного, с пятнами свежей крови, проступившей сквозь бинты, – и закричал громко-громко: 
– Это не мне слава, а Юлиану! И Зиновию! И Гавриле! Белинде! Поэту! Всем-всем!
– Слава жителям волшебной страны! – подхватили вокруг. – Слава стране, где нет предателей и трусов!
И тут Юра увидел папу, маму и Аню. Они стояли на краю площади и с гордостью глядели на Юру. Юра рванулся к ним, но папа, мама и Аня исчезли так же внезапно, как появились. Скорее всего, они просто померещились Юре, потому что в этот момент он вспомнил о них и всем сердцем к ним потянулся. И это поняли все люди на площади. Зиновий опустил Юру на землю, а Юлиан крепко, как взрослому, пожал ему руку и сказал: 
– Тебе пора.
– А как же я попаду обратно? – волшебных машин, на которых можно за пять минут доехать до дома, нигде видно не было.
– Вспомни всех, кого ты обидел перед тем, как попал к нам, – посоветовал Гаврила. – И мысленно извинись перед ними.
И Юра вспомнил. Со стыдом и горечью вспомнил он о заброшенном под диван вязании и изодранной книге, за которую папе попадет от библиотекаря; об Аньке, как она плакала над своим разрушенным городом, о Коле, Саше, Нине, о малышах, так пугавшихся, стоило Юре подойти к песочнице. Он просто вспомнил их всех, им обиженных, даже не успел ещё сказать про себя: «Я так больше не буду», как очутился в своём дворе.
Было утро. Бабушки малышей настороженно косились на Юру – ведь для них и минуты не прошло с тех пор, как он появился возле песочницы. Под акацией одиноко топтался Коля.
– Привет! – крикнул ему Юра. – Выходи вечером! Я такую игру придумал! В джунгли! Мы с тобой будем тиграми!
– Я лычать не умею, – краснея, пробормотал Коля.
– Сумеешь, – заверил его Юра. – Как тигром станешь, так сразу сумеешь! Лучше меня!
Дома он предложил Ане: «Хочешь, построю тебе город?» Сестрёнка с испугом уставилась на него, но Юра уже собирал разбросанные по полу кубики.
        Мы вот что сделаем, – приговаривал он. – Мы два города построим, один – ты, другой – я, а между ними пустим мою железную дорогу.
В ванной мама полоскала бельё.
– Давай я! – вызвался Юра.
– Что это ты вдруг? – удивилась мама. – Всё равно ведь я не сделаю сегодня ни пельмени, ни торт «Наполеон».
– Да я не из-за торта, я помогать хочу.
Мама улыбнулась. Она давно уже не улыбалась так, как в это утро.
– Помоги, – согласилась мама. – Сейчас дополощу, и вместе пойдём развешивать.
– Пойдём, – подтвердил Юра и, вспомнив о чём-то, с криком: «Я сейчас!» – кинулся и двери.
Папа выходил из троллейбуса на их остановке. Юра налетел на него, вцепился в сетку с картошкой и, дергая её на себя, потребовал:
– Дай мне! Я понесу!
– Нельзя тебе, – растерявшись от неожиданности, пробормотал папа. – Маленький ещё – надорвёшься!
Но Юра не отступался, и дальше они понесли сетку вдвоём – за две ручки. А все, кто шёл им навстречу, улыбались Юре – совсем как жители волшебной страны в час победы над Злындой – и тихонько говорили друг другу: «Вот молодец! Помощник! Хороший человек растёт!»


Мария Виргинская

Женщины второй обороны
(Крымская баллада)

Памяти пулемётчицы Нины Ониловой 
и санинструктора Жени Дерюгиной,
всем известным и неизвестным героиням
севастопольской эпопеи

Войны – дело чисто мужское,
Но когда на дом твой напали,
Женщина душой и рукою
Миру присягнёт на металле.
За густые южные ночи,
За покой окраин рабочих,
Трель скворца и танец дельфина
Истово строчит пулемётчик –
Девушка по имени Нина.
Жизнь ужалась в долю мгновенья,
Боль, как бой, багрянится люто,
К раненым в свинцовой геенне
Вряд ли доползёт санинструктор.


Но, в окопе страхи оставив,
О любимых помнить не в праве,
О гранит сдирает колени
Ангел света в ужасе яви –
Девушка по имени Женя.
Бой. Боезапас на исходе.
Зной. Напиться негде и нечем,
А любовь к стране и свободе
В граде осаждённом всё крепче.
На бинты пускают пелёнки
В сумраке пещерок на склонах
Славы черноморской потомки –
Женщины второй обороны.
Как они щедры и красивы
С верой, что заря – дело рук их!
И по-молодому смешливы,
И самозабвенны по-русски!
Нет земли за Крымом для Байды,
Ей другой не надо награды –
Лишь победа полная наша.
Тучи звонких птиц сквозь снаряды
Различает юная Маша.
По чужим оружным мужчинам
Бьёт с высотки девочка Нина,
Тянет к жизни с поля сраженья
Краснофлотца девочка Женя.
Ворога настигнет расплата,
Бури не покажется мало.
Не пройдет мужик с автоматом
Там, где со штыком баба встала.
Ясноглазой девочке Жене
Суженый кольцо не наденет,
Не родит ни дочки, ни сына
Девочка по имени Нина.
Оборвался ток поколений
На могилах Нины и Жени,
Но в пространстве духа едином
С нами Жени наши и Нины,
Маши, Кати, Светы, Марины,
Бухты, степи, скалы, равнины,
Соло ветра, хор соловьиный,
Розы, Нади, Люды, Полины…

Партизан
(глава из романа «Безглазое лицо смерти»)

Посвящается Роману Фёдоровичу Болтачёву,
севастопольскому поэту, переводчику, моряку,
участнику Великой Отечественной войны,
человеку, удивительная судьба которого
легла в основу данного материала

Янош и Родя остановились на окраине города под заморосившим дождём, и Янош закурил, пряча сигарету в горсти.
– Дальше – один, – объявил он. – Своя легенда помнишь хорошо?
– На зубок! – отчеканил Родя. Он глядел, прищурившись, вдаль, на серую извилистую дорогу, поглощаемую дождём и сумраком. Дорога текла вдоль голых, изуродованных войной садов, среди  воронок от снарядов, и сам вид её навевал тоску. Родя поёжился, но тут же спохватился и разулыбался Яношу.
– Встречаемся в село Долинка. – Янош хлопнул Родю по плечу.
 – Не заблуждай, юнак!
– Сам не заблудись, командир! – по-молодецки ответил Родя.
И они расстались под набравшим силу дождём.
Сгибаясь под порывами ветра с дождём, Родя добрёл, наконец, до крайней хаты вымершего, казалось, села. Толкнул скрипучую дверь, вошёл, и, окликнув на всякий случай «Эй! Есть кто живой?», оглядел разорённый, нежилой дом. Здесь не было не только людей, но и следов недавнего их присутствия.
Родя сбросил вещмешок на пыльный дощатый стол и, подув на окоченевшие пальцы, принялся развязывать тесёмки. Вынул верхний свёрток с салом и хлебом, и, жадно откусив от краюхи, на ходу жуя, торопливо понёс к печке свёрток с листовками. Вынул заслонку, поворошил в тайнике рукой и, запихав листовки в тайник, почувствовал себя много спокойнее. Затолкал в вещмешок немудрёный свой скарб, вываленный кучей на стол, и, устроившись на столе, стал сооружать себе бутерброд. Он успел откусить от него лишь раз, когда снаружи послышались хлюпающие шаги. Родя метнулся в простенок между окнами.
Гардистский* патруль, месивший грязь улицы, остановился как раз напротив явочной лачуги. Томимые скукой и непогодой, жандармы постояли под окнами, размышляя, не зайти ли под кров покурить да промочить горло, но, к огромному облегчению Роди, отказались от этого намерения в пользу железной дисциплины. Они двинулись дальше, и Родя, сунув в вещмешок недоеденный бутерброд, бросился к двери, досчитал до пяти и осторожно высунул нос наружу.
На пронизанной ветром и дождём улице вновь царило обманчивое спокойствие. Родя выбрался на середину улицы – на самый «горб» её, где было посуше – и зашагал вперёд, пряча лицо от колкого осеннего ветра. Так он и шёл, глядя себе под ноги – на рытвины, заполненные ржавой водой, и новенькие свои, тяжёлые от налипшей на них грязи, сапожки, когда в поле его зрения оказались ещё три пары сапог. Родя вскинул голову и похолодел: над ним высились словацкие фашисты, гардисты!
– Ты есть кто? – спросил один из них и навёл автомат на Родю.
– Воспитанник рыхло-дивизии, – отрапортовал Родя. – Я отстал от своих, потерял их!
– Он ищет партизан! – ухмыльнулся второй. И автоматом указал Роде на дорогу. – В штабе расскажешь, кого ты ищешь!
– Здесь должна стоять наша часть! – испугался и заартачился Родя, но автоматчик повторил нетерпеливо: «Пошёл!».
И Родя пошёл.
Он не глядел по сторонам, и всё же странным образом знал, что происходит вокруг него. Вот шевельнулась занавеска в одном из окон, и мелькнуло за ним испуганное старушечье лицо. Тявкнула собака и сразу же замолчала, взвизгнув, когда хозяин с крыльца запустил в неё комом земли. А из калитки следующего дома вышел словацкий офицер и спросил, за что задержан воспитанник.
– Русский это, – убеждённо ответил один из конвойных. – Партизан. Если нет, мы вам его вернём.
– Я родился и вырос в Крыму, – торопливо заговорил Родя, не сводя с офицера преданных глаз. – Но я словак! Мои родители погибли при бомбёжке, и меня усыновила дивизия. Меня прикомандировали к вашей части, потому что мне нельзя оставаться в Симферополе! Меня там знают, могут убить!
Офицер и гардисты с минуту смотрели друг на друга в упор, с явной враждебностью, а затем один из конвойных подтолкнул Родю в спину.
– Мы разберёмся, – пообещал он. – Если это не русский партизан, вы утром его заберёте. Надеюсь, вы не испытываете к нам недоверия, господин капитан? –  с вызовом выпятил он губу и ухмыльнулся глумливо.
– Никак нет, – ответил холодно офицер и перевёл взгляд на Родю. – Ничего не бойся, парень.
– Я не боюсь, – соврал Родя, преисполнившись и надежды, и благодарности. – У меня есть предписание.
И его повели дальше, к единственному добротному строению села – бывшему клубу, возле которого мокли чёрная «эмка», пара мотоциклов с колясками и часовые у двери.

Его избивали методично, со вкусом. Целились сапогами под рёбра, в лицо, в живот, а он корчился на полу, прикрываясь коленками и локтями. В паузах между ударами немец, развалившийся в кресле за столом, спрашивал коротко: «Будешь говорить?», и Родя разжимал разбитые губы: «Я не понимаю!».
– Да всё он понимает! – процедил с ухмылкой мужик в телогрейке, с повязкой полицая на рукаве. – Сам слышал, как он по-словацки шпарил! Поднажать на него – расколется! Сопляк ещё!
Мужик пожирал глазами офицера за столом, но обращался к переводчику, молодому, очень бледному, в круглых очках.
– Сопляк – ты! – презрительно бросил переводчик полицаю. – А он – мужик. Маленький русский мужик. Простите, господин инструктор, но мне кажется, мы напрасно теряем время. Он или ничего не знает, или ничего не скажет.
– Нет людей, которые ничего не говорят, – зевнул немец и потянулся за сигаретами.
– Кроме русских, – рискнул возразить ему переводчик.
– Мальчик! – выдохнул немец струю дыма и зашевелил бумагами на столе. – Вот эти документы уже всё за тебя сказали. Здесь написано, кто ты, кто твои родители, названы словаки, которые вошли в вашу подпольную группу.
– Это неправда! – выкрикнул с отчаянием Родя. – Мой дед пострадал от большевиков, мои родители всё время боялись ареста… – принялся он взахлёб, торопливо излагать легенду. – Я правду  говорю!
– А не учили тебя в пионерии, что врать нельзя? – сунулся с подобострастием мужик в телогрейке, но немец бросил на него такой взгляд, что он сразу съёжился и отступил в тень.
– Да, мальчик, ты врёшь! – с наигранным сожалением объявил немец.
– Докажите, что вру, и можете меня расстрелять! – собрав остаток сил, выпалил Родя.
– Мы всё уже выяснили, – с искренним сожалением сообщил переводчик. – Мы связались со штабом гардистов. Твоё предписание, – помахал он одной из бумаг, – липа! Ты партизан. Ты разведчик, диверсант? Кто ты?
– Твой сообщник – у нас, – затушив сигарету, сообщил как бы между делом немец. – Сейчас его допрашивают словацкие жандармы. Он уже сознался, что вы – лазутчики. Как ты думаешь, мальчик, откуда мне известны адреса, имена, фамилии? Твоя фамилия – Болташов, тебя зовут Родион. Кто мог сообщить мне твоё имя, мальчик?
– Янош?! – вне себя от ужаса выкрикнул Родя. – Нет! Он не мог!
Он выдал себя. Он понял это по взглядам, которыми обменялись немецкий инструктор и переводчик. И тогда он завыл, забился на полу и, получив от полицая удар ногой в голову, ухнул в черноту.
Родя пришёл в себя от холода и не сразу понял, ни где он, ни кто склонился над ним, вытирая ему лицо мокрым платком. И только узнав голос, произнёсший с радостным облегчением: «Молодец! Долго жить будешь, орёл!», узнал Яноша. Янош, тоже избитый, но улыбающийся, приподнял Родю за подмышки и усадил, прислонив спиной к стене сарая.
– Где мы? – спросил Родя, хотя и сам уже вспомнил, что предшествовало его возвращению в явь.
– В плену, – ответил Янош. – Ты попался гардистам, потом я им попался…
– Это я тебя выдал! – выдохнул Родя.
– Нет, – засмеялся Янош. Он, кажется, нигде и никогда не утрачивал способность смеяться. – Это нас проследили. Раньше. Ещё в Симферополе. Меня.
– То есть, кто-то нас…предал? – выговорил Родя страшное слово.
– Может быть, так, – ответил Янош задумчиво. И стал печально-сосредоточенным. – А может быть, мы потеряли… осторожку. Так бывает, когда долго всё хорошо.
– Янош! –  затряс его Родя за руку. – Янош, они всё знают про нас! И как зовут, и всё! И про группу! Янош, вот как нам быть? Как предупредить наших?
– Тихо, тихо, – увещевающе заговорил Янош, но Родя не слушал.
– Поздно, да?! – выкрикнул он мученически. – А как тогда жить? Всех подозревать? Про каждого думать: вот он, предатель?!
– Так нельзя думать! – властно оборвал Янош. – Когда так думать, можно оклеветать! А это будет зло дважды: друг погибает, а враг остаётся делать своё чёрное дело!
– Но ведь кто-то нас выдал!
– Мы сейчас где? – заговорил Янош и твёрдо, и ласково. – Мы в тюрьме, в плену. Оттого, что ты будешь рвать своё сердце, мы разве становимся свободны, получаем возможность действовать?
– И что? – спросил Родя обречённо. – Что теперь будет?
– Бог не выдаст, свинья не съест, – ответил Янош уверенно.
– Мы… провалили задание? – перешёл Родя на шёпот, тут только сообразив, что рядом могут находиться чужие уши.
– Мы провалили одни только себя, – успокоил Янош. – А это не так страшно, правда? Мы мужчины, солдаты, мы всегда знаем, что один раз умрём в бою.
– Тебе хорошо, ты взрослый, ты все-таки пожил сколько-то! – неожиданно для себя расплакался Родя. – У тебя, может, и жена есть, и дети!
– Нет, – коротко сверкнул во тьме Янош и грустной, и ободряющей улыбкой, обхватил Родю за плечи и крепко прижал к себе. – Я тоже не успел много. Но война не считается с наши желания. Если ты родился мужчина, ты должен умереть как мужчина.
– А когда это, уже скоро?..
– На заре. Это обычно делают на заре.
– А сейчас?..
– Ночь.
Янош встал, пошёл к двери и, постучав по ней кулаком, крикнул наружу: «Брат! Какой час?».
– Пять минут второго, сержант, – ответили из-за двери.
– Видишь! – обрадовался чему-то Янош. – До зари далеко!
– И что? Нас кто-то спасёт? Партизаны?
– Словаки. Словаки – свои, они не убьют. Немцы убьют, а словаки – нет.
– Прикажут, и расстреляют, как миленькие! – шмыгнул носом Родя.
Дверь заскрипела, приоткрылась, и часовой окликнул Яноша: «Войтех! Возьми!».
– Спасибо, друг!
Янош принял у часового флягу, свёрток с едой, и дверь вновь закрылась, схлопнув блеснувшую в просвете между ночных серых туч звезду.
– Вот видишь, тут сало, хлеб, чеснок, а ты плачешь! Не умирай прежде смерти! Ешь!
– Зачем? – глухо всхлипнул Родя.
– Нам нужны силы.
– Зачем они нам нужны?
– Силы всегда нужны, и чтоб жить, и чтоб умирать… Умирать – это быстро, это не так страшно, как ждать. Потому ждать не надо. Больше страшно, когда бьют, пытают…
– Я не хочу! – разрыдался Родя бурно, по-детски. – Я столько всего придумал, как мы жить будем после войны! Ты, мама, я, мои друзья, все те люди, которых мы спасли! А теперь ничего этого не будет?!
– Будет, мальчик, всё будет. – Янош принялся вытирать лицо Роди своим мокрым платком. – Говорю тебе: словаки не убьют! Здесь немец один только есть, тот инструктор. Я не думаю, что он в эту ночь попросит сюда немецкие каратели. За ради нас двух! Нет!
– А гардисты?!
– Жандармы – это жандармы, их не пошлют. Пошлют стрелковую роту.
– А как же мама? – во власти жалости к себе и к оставляемому миру Родя не слышал Яноша. – Сперва отца, а теперь ещё и меня! И тебя!
– Мы вернёмся. Поэтому нужны силы. Пей. Ешь. Не плакай!
– Мне маму жалко…
Родя потянулся дрожащей рукой за флягой и, стуча зубами о её край, сделал глоток. И услышал сквозь спазмы слёз и частое, прерывистое дыхание голос, произнёсший с горькой иронией:
«Ещё всего одна война –
И некому считать потери!
Осиротевшая Луна
Уйдёт в приёмыши к Венере…»

От побоев, слёз, предсмертной тоски Родя настолько изнемог, что больше не ощущал страха. С недоумением наблюдал он, как Янош аккуратно заворачивает в тряпицу сало и хлеб, проверяет, хорошо ли завинчена фляжка…
– Ты – как древний язычник, – прокомментировал он сборы Яноша на тот свет. – Это их с едой всякой, с конями закапывали…
– Мы до сей поры немножко язычники! – рассмеялся беззаботно Янош. – Все славяне такие.
– И фрицы, – буркнул Родя. – Они  верят в своих валькирий.
– Не замечал! – отозвался весело Янош. – Они верят в свой фюрер, и от это им потом будет тяжкое похмелье!.. Петух! – возвестил он. – Ты слыхал?
– Нет.
– А я – да. Пора нам.
Янош встал, потянулся, разминая суставы, и Родя тоже зашевелился, потому что снаружи и впрямь донесся хриплый крик петуха, а затем – шаги идущих в ногу людей.
– За вами, сержант. – Заскрипев дверью, часовой пустил в сарай тусклый, мутный свет раннего утра.
– Идём! – хлопнул Янош по плечу Родю. – Мы герои, Родион, а герои свой страх  не кажут. Они смеются в лицо врагам!
Он вышел первым, насвистывая, и Родя последовал за ним, изо всех сил стараясь держаться так же прямо и независимо.
Прощаясь, часовой отдал им честь.
И они зашагали рядом, подросток и сержант, отделённые от пейзажа шеренгой расстрельной команды.
– Всё хорошо! – подмигнул Янош Роде. – Это словаки!
– Заладил, – прошептал под нос себе Родя. Для веры в чудо он был сейчас слишком слаб.



* Слово «гардисты» в точном переводе означает «гвардия».
Янош вновь стал насвистывать, и Родя, глянув с тоской в клубящееся тучами небо – такое прекрасное! – собрался с духом и стал вторить Яношу. Так и шли они по раскисшей дороге, под серым сводом, среди шинелей цвета хаки, истерзанные побоями, но несломленные, а потому – красивые. Так вышли за село, где темнели под дождём поля неубранной кукурузы. Там расстрельная команда остановилась, перестроилась в цепь, и командир её указал приговорённым на поле: «Туда! Бегом!»
– Нам – туда! – толкнул Янош в плечо оцепеневшего Родю. Спрыгнул с обочины на склон и, оскальзываясь на мёртвой траве, протянул Роде руку. Но Родя уже вышел из ступора и разозлился на себя: «Я сам! Не девчонка!»
– Почему ты всё время улыбаешься? – спросил он, нагнав Яноша, чуть не свалившись на него с разгона.
– Потому что я немного язычник! Наши предки верили, что смерть боится тех, кто улыбается!
– Ты это сейчас придумал?
Они стояли среди пожухших кукурузных стеблей и глядели снизу вверх на дорогу, на строй людей с нацеленными на них винтовками.
– Я в это верю, – спокойно сообщил Янош. – Это так. Смерть не трогает тех, кто ей улыбается.
– Она бабка, а не женщина. У неё нет глаз – только нюх!
– Зачем спорить! Мы сейчас узнаем, кто прав!
– Бегите! – крикнул им с дороги командир расстрельной команды и резким взмахом руки указал за горизонт. – Бегите!
– Я не побегу, – стиснул кулаки Родя. – Я не хочу, чтоб в спину…
Янош  схватил его за руку, поволок за собой, и почти тут же вслед им прозвучал залп. Янош рухнул, увлекая за собой Родю. Больно хлестнули по лицу сырые кукурузные стебли, и Родя припал к земле, вслушиваясь в себя. Сильно колотилось сердце, ныли кости, пекло в животе и под рёбрами, но никаких новых ощущений не возникало. И крови не было.
Родя повернулся к Яношу, пронзённый страшной мыслью «Убит!», и увидел, что Янош лежит на спине, глядя в хмурое небо сияющими, смеющимися глазами.
– Я тебе говорил, это словаки! Словаки не убьют!
– Ты знал?! – Родя приподнялся на четвереньки – Знал наверняка и молчал?!
– Как я мог знать? – Янош тоже стал подниматься. – Но я знаю своих.
Стоя в рост посреди гниющего поля, они глядели, как возвращается расстрельная команда в село.
– Я сто раз тебе говорил: не надо бояться!
– Я и не боялся уже. Я ночью на всю жизнь вперёд отбоялся.
Родя оторвал взгляд от дороги с серыми фигурками в отдалении, поднял к небу с набухающими в нём новыми тучами и заговорил вдруг, словно считывал с неба:

«Я хочу умереть достойно,
Я хочу умереть спокойно,
Так, как положено мужчине –
Поэту и в офицерском чине,
И пусть над  могилою будет берёзка,
Простая берёзка без блеска и лоска…»

Тучи делались всё толще, всё ниже опускались к земле, а по пустынной, разорённой земле в сторону незримого горизонта шли двое – сержант и подросток в форме воспитанника словацкой дивизии.






Комментариев нет:

Отправить комментарий