З - К

Сергей Ислентьев

Солдатский треугольник

Рассказ

Суббота. Прозвенел последний звонок первой учебной недели. В четверном «В» классе захлопали крышки парт, ученики загалдели, наиболее прыткие побежали к выходу.

Учительница русского языка и литературы, подняв руку, повелительно сказала:

-Всем сесть!

Дети уселись, затихли.

-     У меня к вам вопрос. У кого в классе самый красивый почерк? В ответ разноголосо раздалось:

-     У Осиповой! У Маши!

-  Я тоже так считаю. Поэтому Маше Осиповой мы даём задание -
ходить по воскресеньям в госпиталь и писать письма за раненых. Осипова,
ты согласна?

Пухленькие щёки Маши зарделись. Она тихо выдавила:

-     Согласна.

-     Вот и хорошо. Все свободны, кроме Осиповой.

Учительница дала Маше чистую ученическую тетрадь в косую линейку, новое перо 86-й номер и отрезочек химического карандаша, чтобы сделать чернила.

-  Завтра к десяти часам подойдёшь к госпиталю. Туда придут и другие
дети. Каждого из вас прикрепят к раненым. Под их диктовку будете писать
письма. Конвертов нет, письмо ты должна уместить на одной странице, а на
обратной писать адреса, когда сложишь лист треугольником. Умеешь это
делать?

-Нет.

-  Смотри.

Учительница взяла лист бумаги, согнула его по неполной диагонали, оставив внизу не широкую полоску. Получившийся прямоугольник согнула ещё раз. Загнула кончики полоски и, перегнув её, заправила во внутрь уже равнобедренного треугольника.

-  Поняла?

Маша кивнула головой.

Прибежав домой, прямо с порога Маша стала рассказывать маме и старшей сестре шестикласснице Кате о поручении.

-  Я боюсь, справлюсь ли? Это так ответственно, - глядя то на маму, то
на сестру закончила Маша.

-   Не волнуйся, у тебя всё получится, - сказала мама, а сестра
обрадовала:

-  О, и меня назначили писать письма, пойдём вместе.

В воскресенье в десять часов группа девочек толпилась у входа в госпиталь. У каждой в портфеле лежала тетрадка, в пенале ручка с новым пером, а в затягивающемся мешочке чернильница — «непроливашка».

Несколько месяцев назад это была их школа. Шла война, и её отдали под лечение раненых, а учеников перевели в другие.

Из здания вышла худенькая медсестра в белом халате и повела детей за собой. В коридорах госпиталя стояла тишина. Классы были прономерованы, а на дверях некоторых появились непонятные для Маши надписи: «Ординаторская», «Лаборатория», «Операционная».

Медсестра распределила девочек по палатам. Машу направила в палату под номером восемь. Девочка открыла дверь, в нос ударила смесь запахов лекарств и табака. Несмотря на открытые окна, запах табака был особенно сильным. Лежачие раненые курили махорку, им курить разрешалось, а вот ходячих молодая палатная медсестра небольшого росточка выдворяла курить на улицу. Благо стояло бабье лето. При Маше одного юного кудрявого солдатика на костылях, как он не подмигивал, как не заигрывал, широко улыбаясь, выставила за дверь. Довольная своей непреклонностью, она подвела Машу к раненому.

-     Никифоров, этой девочке будешь диктовать свои письма, - сказала медсестра и поспешила выпроваживать закурившего ходячего раненого.

-     Садись, девочка, на табуретку у тумбочки. Как зовут-то тебя, -тяжело дыша, хриплым голосом спросил раненый.

-     Маша.

-     А меня зови дядя Ваня. Как ты на мою дочку Настеньку похожа. Такая же, как она белокурая, глазёнки у вас одинаковые - серенькие, и косички у обеих плотненькие.

Иван протёр глаза вафельным полотенцем.

-     Твой папа, наверно, на фронте? -Да.

-     Мама работает?

-  На швейной фабрике солдатские гимнастёрки и галифе шьёт, а сестра
Катя учится в шестом классе.

Раненый умолк, собираясь с силами и переводя дыхание.

-  Выручай, Машенька. Левой рукой я писать пока не научился.
Доставая из портфеля письменные принадлежности, Маша смущённо

рассматривала дядю Ваню. Пустой рукав нательной рубахи показывал, что у раненого нет кисти на правой руке. Через расстегнутый верх рубахи виднелась забинтованная грудь.

Девочка обмакнула перо в чернильницу, выжидательно посмотрела на раненого. Иван откашлялся и начал диктовать.

«Здравствуйте, тятя, мама, жёнушка моя Таисия Николаевна и любимые детки: Тимоша и Настенька!»

Маша, волнуясь, написала первую заглавную букву. Она ей не понравилась — и нажим не такой как надо, и от косой линейки буква завалилась вправо. Но дальше дело пошло на лад. Остальные буквы в слове «Здравствуйте» получились красивыми, как на уроках чистописания.

-  Что тут в конце, Маша, надо ставить: точку или знак восклицания?

Иван понимал, что родным всё равно - точка будет или восклицательный знак, но выработанная годами привычка делать любое дело, малое или большое, основательно, как можно лучше, заставила его задать этот вопрос. По этому правилу и воевал сержант Никифоров: портянки наматывал тщательно без единой складочки, чтобы мозолей не натирать; окопывался не для видимости, а как положено; автомат чистил на совесть, поэтому тот у него никогда не отказывал; по немцам стрелял хладнокровно, метко, расчётливо, а не лупил длинными очередями в молоко. Всему этому он учил солдат своего отделения.

Маша задумалась.

-    Лучше знак восклицания. От папы приходят письма со знаком
восклицания.

-  Значит, ставь восклицательный знак.
Раненый продолжил диктовку.

«Во-первых строках моего письма спешу сообщить, что я жив и нахожусь в госпитале. Долго не писал, и сейчас не могу писать. Правую руку ниже локтя немецкая пуля насквозь прошила, кость, слава Богу, не задела».

Иван остановился и подумал: «Слава Богу» цензура, наверно, замажет, но просить Машу вымарать эти слова не стал.

«За меня пишет девочка Маша, ровесница Настеньки, и они походят друг на друга, как сёстры-близняшки. У меня всё хорошо. Лежим, как бары, на белых простынях. Питание хорошее: утром - каша или яичница из американского яичного порошка, хлеб белый с маслом и чай; в обед - первое, второе, всё с мясом и компот, на ужин - каша или картошка, тоже с мясом и чай. Лечат хорошо. Врачи и сестры -добрые, дело своё знают. Думаю, что рана скоро заживёт, и я снова пойду бить фрицев. Чего они на нас войной пошли, мы их не трогали, а они полезли».

Со шприцем в руке подошла медсестра.

-     Давай-ка, братец, подставляй мягкое место.

-     Маша, отвернись, - сказал Иван, повернулся на бок и приспустил кальсонины.

-     Продолжим, Машенька, немного осталось.

«Напишите мне - как ваше здоровье? Как учатся дети? Какой собрали урожай? Как работает моя бригада? Кто вместо меня бригадирит? А ещё передайте мой низкий поклон моим крёстным - тёте Аграфене и дяде Николаю. Жду ответа, как соловей лета. Ваш Иван».

-     Видишь, как хорошо получилось, одной страничкой обошлись. А письмо в треугольник сворачивать умеешь?

-     Умею.

Иван продиктовал адреса - домашний и госпиталя.

-     Спасибо, Машенька, иди домой, завтра тебе в школу. Выйдешь из палаты, напротив двери на стенке почтовый ящик, опусти письмо. Через неделю придёшь?

-     Приду, дядя Ваня, обязательно приду.

С облегчением и переполнившим Машу чувством гордости она бежала домой, размахивая портфелем.

Когда девочка ушла, Иван с теплотой думал о ней, с тревогой о Насте и семье. Как они теперь живут? Во что одеваются? Как питаются? Главное -питаются. Ведь из колхозов всё до зёрнышка выгребают для фронта. Успокоил себя - корову держат, худо - бедно огород кормит, с голоду не умрут. Мысль снова перебежала на Машу. Он ещё раз удивился её внешним сходством с дочерью, и присущей Маше, как ему показалось, обязательностью.

Дома Маша в захлёб рассказала маме о раненом дяде Ване, что он похож на папу, такой же большой, что у него нет правой кисти и забинтована грудь. И что письмо-то она написала красиво, и что обязательно будет ходить к дяде Ване.

Пришла Катя.

-    Как у тебя дела? - спросила мама.

-    Я написала два письма, но больше туда не пойду.

-    Что так? В чём причина?

-    Пахнет там отвратительно. Фу! Лежачим утки приносят, некоторые стонут.

Мама укоризненно посмотрела на дочь.

-    Катя, это же раненые, беспомощные, страдающие от боли люди. Их лечить, выхаживать надо, им помогать надо. А ты? В кого ты такая бессердечная?

-    Нет, больше я туда ни ногой.

-    Подрастёшь и поймёшь, что ты была неправа.

Через неделю Маша вошла в палату и направилась к койке дяди Вани. Он увидел её, заулыбался и замахал левой рукой.

-   Здравствуй, Машенька! Как мама себя чувствует, какие оценки
заработала?

Голос раненого хрипел сильнее, чем в прошлый раз.

-     Мама здорова, двоек и троек я не получила. И неожиданно для себя попросила:

-     Дядя Ваня, расскажите о себе, когда вы маленьким были, как я.

-   Садись, расскажу. Адрес ты писала, так что знаешь, что из
Вологодской области я, из деревни. Она небольшая, зато красивая, вся в
зелени, по пригорку вдоль речки раскинулась. Речушка Сабинкой
называется. Вода в ней ключевая, чистая и холодная; пьёшь - зубы стынут.
Весной талая вода с полей в неё стекает, она бурной становится и по лугам
разливается. А в межень - воробью по колено. Ты знаешь, что такое межень?

-Нет.

-   Это когда летом река совсем мелкой становится. У нас в начале
августа Сабинка сильно мелеет. Когда в начальной школе учился и был с
тебя  росточком,  в межень на перекатах рыбу решетом ловил.  Ставишь

решето в воду рядом с камнем, со стороны, где поглубже, шевельнёшь его ногой или левой рукой, из под камня рыбка выскочит и в решето. Выхватишь решето из воды, пескарик или голец пойман. Идёшь домой с полным ведёрком рыбы и чувствуешь себя кормильцем семьи, как тятя.

-   Летом я гостила в деревне у бабушки, ходила с ней в лес за
лисичками. Мы собрали полную корзину. А вы грибы собирали?

-  А как же, по грибы ходил часто. У нас же леса кругом. Места знаю,
где какие грибы растут. За рекой в бору - маслята. Ты знаешь, что такое бор?

-Лес.

-   Лес-то, лес, только он весь сосновый. Нижние сучья у сосны
высыхают и отваливаются. Сосна стройной становится и вверх, к солнцу
тянется. Кора у сосен не тёмная, как у ели, а жёлтая, поэтому в бору светлее,
чем в еловом или пихтовом лесу. А воздух в бору какой! Запахом сосновой
смолы пропитан, дышишь, и надышаться не можешь. А как весело шумит бор
под лёгким ветерком, не то что еловый лес. Этот угрюмо шумит. Отвлёкся я,
рассказывал же про грибы.

Так вот, грузди мы собирали в еловом лесу. Одних сбоку просеки находили, других - под лапами ёлок. Если ель на освещаемом солнцем месте растёт, так у неё лапы по самой земле стелются. Поднимешь распластавшуюся лапу, и вот он - беленький красавец с желтинкой на шляпке. Только что на свет Божий вылез, облепленный тёмно-рыжими хвоинками. Смотришь, рядом с ним бугорки, а под ними братишки первого гриба тоже наверх из-за всех сил карабкаются. Соберешь их всех и в корзинку. Сядешь на пенёк отдохнуть, упругую ножку груздя у самой шляпки срежешь и в рот. Съешь, как сыроежку, горечи никакой. Закончим войну, чаще ходить буду за грибами. Хорошо у нас в деревне.

Иван откинулся на спину и заложил левую руку под голову.

-     А письмо сегодня писать не будем, как получим весточку из дома, так и напишем. Вон за дядю Сашу напиши, он через койку лежит.

-     Как вы, дядя Ваня, интересно рассказываете.

-     В следующий раз я расскажу тебе про сенокос. Это у нас самая весёлая работа, а за то, что ты внимательно слушаешь - вот тебе американская шоколадка.

-     Спасибо, дядя Ваня.

Долго тянулась для Маши эта неделя. Она с нетерпением ждала воскресенья. И вот оно наступило. С утра пораньше с письменными принадлежностями в портфеле Маша побежала в госпиталь. Вошла в палату и не увидела дядю Ваню на его койке. Аккуратно заправленная койка дяди Вани удивила Машу своей белоснежной пустотой.

-     А где дядя Ваня? - обратилась она к рядом лежащему пожилому раненому.

-     Дядя Ваня сегодня ночью упокоился и приказал нам долго жить, -равнодушным голосом ответил солдат.

-   Как упокоился, кому приказал? - смутно догадываясь о чём-то
страшном и непоправимом, переспросила Маша.

-  Всем приказал: родным, близким, тебе, мне, раненым в палате. Всем,
всем, а сам преставился, - снова тусклым голосом, как будто ничего
особенного не случилось, ответил раненый. - Скончался твой дядя Ваня,
умер он, отдал душу Богу.

До сознания Маши дошло, что дяди Вани нет, что она никогда, никогда его больше не увидит. Её поразила несуразность того, что только неделю назад он рассказывал ей о рыбалке и грибах, ласково смотрел на неё, гладил по головке, а сегодня его нет. Нет и не будет.

К горлу подкатил ком, и она тихо заплакала.

Владимир Конев

***

Полночь, июнь с 21-го на 22-е…

Разбужены бомбы

в прохладных германских складах.

Страх!

Страх!

Страх!

Бомбы не выспались.

Бомбы в злобе.

Кто усомнился

в их пробе?

Кто им не дал спать –

Всех разорвать!

Всех разорвать!

В шлемах стальных –

стальные лица.

Бесшумно шевелится заграница.

Танки, обутые в траки,

готовы к драке.

Час до войны…

Час до войны!

  ЧАС ДО ВОЙНЫ!!!

Проснулся вдруг Севастополь

от учебной тревоги.

Доблесть России –

он никогда в бегах

не разминал ноги.

Войны ему – по силе!

Сирене привычно орать:

– Только не спать!

 – Только не спать!

   – Только не спать!

Воздух пока

не стонет от боли.

Скалы наелись

горькой соли.

Бухта запахом трав полна.

Первая бомба

Убила улыбку утра.

Так

  Началась

ВОЙНА…

Окопам уже

не хватает людей –

хоть убей.

Гильзам – меди.

День поражений

Стал первым шагом

К ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЕ.

Сергей Ислентьев

Ложка

Семья Архиповых ужинала. На почётном месте под божницей с иконами сидел глава семейства Александр Павлович, плотный мужик лет шестидесяти. Место справа от него пустовало, а слева сидели четырнадцатилетние сыновья-близнецы: Дмитрий и Денис. Фигурами они пошли в отца, такие же квадратные, и отличались друг от друга только цветом волос: Димка – тёмно-русый, а Денис – светленький. Сухонькая хозяйка дома Анастасия Ивановна примостилась у края стола поближе к кухне.

Место справа от Александра Павловича осиротело в октябре, на четвёртый месяц после начала войны с немцами. Старшего сына Владимира мобилизовали в армию и направили в лагерь, где формировалась дивизия. Лагерь находился верстах в семи от родного села. По сибирским меркам это всего ничего.

Семья ела горячие щи деревянными ложками из глиняных тарелок. У каждого была своя. Ложку Александра Павловича украшала рыбка на черпачке и простенький орнамент на черенке, у Дмитрия и Дениса – разные цветочки, а на ложке Анастасии Ивановны красовалась земляничинка. Ложка Владимира с витым черенком лежала в посудном шкафу.

– В сегодняшней районке напечатано, что немцы к Москве подошли. На дворе начало декабря, а мы всё отступаем, – сказал сокрушённо Александр Павлович, беря очередной ломоть хлеба. – Думаю, Москву не сдадут, а Володю скоро на фронт отправят. Это – верняк.

– Пока не отправили, надо ему ложку отнести, он просил при последнем свидании. Морозы-то вон какие стоят. Если на улице есть придётся, то в алюминиевой ложке суп сразу остынет, пока до рта донесёт, а то и в лёд превратится, – высказала свою заботу Анастасия Ивановна.

– Завтра воскресенье, в школу не идти. Вот и пускай Димка с Дениской встанут на лыжи и отнесут ложку Владимиру, – произнёс глава семейства. – А ты, мать, пошли сыну каравай хлеба, сала, да пирожков с горохом напеки. Заверни гостинцы в овчинку, а то одни ледышки принесут.

– Да я и без тебя знаю, что мне делать, – проворчала Анастасия Ивановна.

На другой день утром ребята, одетые в полушубки, валенки и шапки-ушанки, на лыжах направились в лагерь. Ложка Владимира покоилась во внутреннем кармане Дмитрия, а за плечами Дениса – котомка с гостинцами.

Погода отличная – солнце, мороз, ни ветерка, дым из труб – столбом. По накатанной дороге деревенской улицы они скользили легко. За селом свернули на целину. Торить лыжню стал Дмитрий. Он, вожак по природе, во всех ребячьих делах верховодил.

Вот что Дмитрий прошлым летом сообразил. У карасей очередной жор пошёл, а у ребят нет лески, и в магазине нет, там её никогда и не было. Можно, конечно, к удилищу белую нитку привязать, но это не то, упругости не будет, когда подсечённую рыбу выводить придётся, да и в воде её рыба видит. Казалось бы положение патовое, но не для Димки. Он нашёл выход и предложил надёргать волос из хвоста колхозной белой кобылы, потом их связать и получится леска что надо.

Разномастных лошадей у конюха Степана десятка три, а белая одна, по кличке Ромашка. Но Степан не разрешит же им прямо в стойле волосы дёргать. Вот и придумал Димка просить у него Ромашку и ещё одну лошадь искупать в пруду.

В солнечный день ребята прибежали на конный двор. Степан не возражал, но выставил условие – пока стоит тепло, чтоб они всех коней перекупали. Братья согласились. В итоге три полезных дела сделали: обзавелись леской, выкупали лошадей и конюху угодили.

Дмитрий шёл к видневшемуся лесу, который надо было пересечь по просеке. Лыжи глубоко проваливались в ещё не улежавшийся снег. Торить лыжню было тяжело, но Димка не уступал брату место первопроходца. Через полчаса, как они пошли по целине, погода стала меняться: небо посерело, из-за леса выползла тёмная туча, подул встречный обжигающий ветер, началась вьюга. Порывы ветра вздымали с земли колкие снежинки, крутили их и горстями безжалостно швыряли в лица ребят.

Дима остановился, перевёл дух, опустил уши на шапке, завязал тесёмки под подбородком и оглянулся. Денис поотстал. Он шёл с опущенными ушами, но они были без тесёмок, и порывы ветра откидывали их назад. По тому как он выглядел, Дмитрий понял, что хотя Денис шёл по проторенной лыжне, устал больше него. Видимо, поклажа давала о себе знать.

– Дениска, иди за мной вплотную, а то уши отморозишь.

– Я что-то подустал.

– Крепись, до леса недалеко.

В просеке порывы ветра ослабели. Ребята остановились передохнуть.

– Дениска, ты же уши отморозил, белые они у тебя! – крикнул Дмитрий, поглядев на брата. – Терпи, оттирать буду.

Дима захватил рукой в варежке горсть снега и стал энергично тереть уши брата. Вначале Денис не чувствовал боли, потом взмолился:

– Потише, Дима, всю кожу сдерёшь.

– Терпи, казак, атаманом будешь, краснеть начинают.

Запасливый Дмитрий достал булавку и соединил уши ушанки под подбородком Дениса.

– А теперь давай нажмём, вдруг не успеем.

Выход ребят из леса встретила тишина, только редкие белые мухи кружил лёгкий ветерок под серым небом. Туча ушла на юг.

Перейдя по льду реку, братья поднялись на её высокий берег, увидели лагерь и обомлели. Он был засыпан снегом и пуст. Под снежными буграми угадывались землянки красноармейцев, от ветра поскрипывали открытые деревянные двери командирских домиков.

– Опоздали, – с огорчением сказал Денис.

– С ложкой бы Владимиру воевать полегче было, – грустно промолвил брат. – Как мама говорит: «Чему быть, того не миновать». Ничего не поделаешь, пошли назад. Давай котомку с гостинцами, теперь я понесу.

Узнав об опустевшем лагере, Анастасия Ивановна положила ложку Владимира на её постоянное место в посудном шкафу с надеждой, что она дождётся своего хозяина, когда тот вернётся в родной дом после войны.

Вечером Александр Павлович пришёл с работы радостный, что было большой редкостью. Только перешагнул порог, как Анастасия Ивановна грустным голосом сообщила ему последнюю новость:

– Володю вместе со всеми на фронт отправили.

Александр Павлович, медленно вынимая ледышки из усов, сказал:

– Володька ещё до фронта не доехал. А то, что немцев погонят на запад – это верняк. Красная Армия под Москвой наступает, освободила Калинин, Волоколамск, Можайск. Морозы там, как у нас. Наши в полушубках и валенках, да и привычные, а немцы-то в шинелишках замерзают. Это нам на руку.

– Спаси и сохрани Господь Володеньку, – ответила Анастасия Ивановна и перекрестилась.

– Москву не сдали и наступают. Давай-ка, мать, на радостях ставь на стол самое вкусное из своих запасов!

Дмитрий и Денис переглянулись. Обычно хмурый и не разговорчивый отец сегодня будет много говорить.

Юнга

Вадим Орлов уже две недели искал работу. Он исходил весь центр Москвы, переходя от одной доски объявлений к другой. Найдёт работу – ему выдадут рабочую карточку, по которой будет ежедневно получать восемьсот граммов хлеба. Восемьсот! А не четыреста, как по теперешней иждивенческой...

Доска у здания Наркомата морского флота была блёклой, с обрывками бумажек, трепыхавшихся на ветру. Внимание Вадима привлёк свежий розовый лист с объявлением о наборе  в школу юнг юношей, годных по состоянию здоровья. «Наконец-то, – воспрянул духом потерявший было надежду Орлов. – Это как раз то, что надо! Кормёжка дармовая, обмундирование бесплатное, да ещё учить будут. К тому же преимущество у меня – сирота». И замечтал: «С тёткиной шеи слезу, разные страны повидаю. Форма – морская! Это тебе не гимнастёрка ученика ремесленного училища, перетянутая брезентовым ремешком».

Он ещё раз прочёл объявление, задержался на словах «годных по состоянию здоровья». «Тут может быть закавыка. Моряки – рослые, сильные. Я же пока этим похвастаться не могу. Наверняка забракуют», – подумал Вадим. Но решил всё-таки попытать счастья.

Медицинскую комиссию Орлов проходил с большими переживаниями, но надежды не терял. «Ну не вырос под потолок к четырнадцати годам, так ведь есть было нечего. А худоба – эка невидаль. Другие кандидаты в школу юнг тоже не сильно жирные. А вогнутость носовой перегородки, – это уже ерунда какая-то», – так думал Вадим. Очередной врач, пожилая женщина с добрыми серыми глазами, заглянув в зеркальце, поднесённое под нос Орлова, сказала рядом сидящему работнику наркомата, что у этого кандидата – дефект хрящевой части перегородки носа.

– Негоден, – равнодушно изрёк представитель флота.

Орлов даже вспотел от испуга. Это что же получается – из-за какой-то вогнутости в носу могут забраковать? Врачихе жалко стало парнишку, и она спросила Вадима:

– А как ты бегаешь, мальчик?

– В своём классе всех обгонял, – не моргнув глазом, соврал кандидат  в «морские волки».

– Годен, – всё тем же бесстрастным голосом сказал моряк.

Вот так и была решена эта маленькая драма.

Через месяц после медицинской комиссии московские соискатели морского звания «юнга» были уже во Владивостокском порту. С чемоданами, с сундучками и просто с вещевыми мешками они поднимались на борт самого большого в Советском Союзе грузового судна «Трансбалт»...

Этот пароход дедвейтом* в тринадцать тысяч тонн был построен в конце прошлого века в Германии и куплен советской Россией вскоре после Гражданской войны. Ему уже шёл пятый десяток, но, несмотря на солидный возраст, он регулярно совершал рейсы в Соединенные Штаты. Морской трудяга в своей объемистой утробе, разделённой на семь трюмов, привозил ленд-лизовский* груз, так необходимый фронту и тылу.

Наступил долгожданный миг – после бани юнгам стали выдавать морскую форму. Баталер** с чёрными усиками, мельком взглянув на Орлова, положил перед ним пахнущий нафталином комплект обмундирования.

– Размер обуви? – спросил он.

Вадим растерялся, посмотрел на свои яловые опорки от довоенных дядькиных сапог с загнувшимися носами (голенища тётка обменяла на буханку хлеба) и сказал размер, названный впереди получавшим форму:

– Сорок четвёртый.

Баталер смерил взглядом Орлова:

– От горшка два вершка, а лапы о-го-го. Примерь.

Ботинки были велики.

– Твой размер сороковой, – безошибочно определил баталер.

Через несколько дней организовали два класса – пятый и шестой, распределили юнг по специальностям. Вадим стал учиться на токаря. На первых уроках изучали не грамматику русского языка, а устройство судна. И те, кто после этих занятий трап называл лестницей, а комингс – порогом, становились предметом безжалостных насмешек.

«Трансбалт» продолжал доставлять грузы из Америки, юнги учились и несли вахту. Внешне всё было благопристойно. Внутри же коллектива, среди нравственно исковерканных войной мальчишек, процветало воровство. Нередко возникали драки. Наиболее отчаянные, утверждая себя в коллективе, хватались за ножи. Прав был тот, кто сильнее. Дисциплину военного времени установить не удавалось, и через год школу закрыли, а юнг расписали по судам пароходства. Орлова оставили на «Трансбалте» – лучше всех учился, не воровал и в поножовщине не был замечен.

Токарному делу Вадима учил одесский матрос по прозвищу Муха. Тот считал себя киноартистом – его до войны иногда приглашали для съемок в эпизодах, когда необходимо было снять крупным планом лицо разбойника или пирата. «Покажу морду из-за дерева – деньги на бочку! Вот это жизнь!» – часто вспоминал Муха, гордясь артистическим прошлым больше, чем мастерством токаря.

Он толково объяснял и не спеша показывал, как надо делать. Если у Вадима не получалось, повторял ещё раз. Если опять не получалось, то одессит своими черноватыми от въевшегося металла пальцами давал непонятливому ученику крепкий щелчок по лбу. Вот такая у него была система наказания. И не только за плохую успеваемость, но и за небрежное хранение инструмента, другие проявления мальчишеского разгильдяйства.

В очередном рейсе наставник Вадима неожиданно умер. Его похоронили в море, сделав запись в вахтенном журнале. И остался Вадим единственным токарем на громадном пароходе.

Война безжалостно срывала или плотно сжимала сроки проведения планово-предупредительных ремонтов. Изношенные механизмы не выдерживали нагрузки и отказывались работать в самое неподходящее время. На переходе в Сан-Франциско «Трансбалт» обесточился и замер, покачиваясь на пологой океанской волне. Вышла из строя динамо-машина, а точнее, небольшая деталь масляного насоса этого электрогенератора. Деталька оказалась настолько заковыристой по конфигурации, что механики засомневались: сможет ли Орлов выполнить такую работу?

Смог! Выточил! Шеренга силачей-кочегаров твёрдого топлива вращала вал динамо-машины по командам пятнадцатилетнего мальчишки. Деталь точно заняла своё место. Весть об этом мгновенно облетела судно. Механики ликовали. Пароход ожил и продолжил свой путь.

...«Трансбалт» с полным грузом следовал во Владивосток из американского порта Сиэтл. Поздним вечером 12 июня 1945 года он вышел из пролива Лаперуза в Японское море и лёг на зюйд-вест. Скалистые берега Сахалина и Хоккайдо скрылись в темноте. Ритмично работала паровая машина; ходовые огни и люстры, освещавшие нарисованные на бортах советские флаги, горели в полный накал; дежурили расчеты у пушек и пулемётов, задравших стволы в небо. Обычная картина. Но на душе капитана Гаврилова было тревожно. В полночь он сдал вахту второму помощнику Мариненко и предупредил:

– Особенно, Леонид Евментьевич, следите за люстрами и ходовыми.

– Зачем, Иван Гаврилович? Мы же с японцами не воюем, они знают, что американских кораблей здесь нет, так что опасаться нападения, по-моему, не следует, – ответил Мариненко.

– На западе война закончилась, а здесь продолжается, – сказал Гаврилов. – А на войне всякое бывает. Как говорится, бережёного Бог бережёт! – И, строго взглянув из-под лохматых бровей на помощника, капитан спустился с мостика.

В три часа судно вошло в липкий туман, стал накрапывать дождь, видимость уменьшилась до пяти кабельтовых*. Мариненко выставил ещё одного вперёдсмотрящего, приказал подавать туманные гудки и послал рассыльного к капитану с просьбой подняться наверх. В три часа тридцать минут вахтенный матрос отбил склянки, а через шесть минут с коротким интервалом два мощных взрыва потрясли судно. «Дуплетом торпедировали, гады!» – мелькнула мысль у Гаврилова, взбегавшего на мостик.

Взрывы разворотили корму «Трасбалта» в районе пятого и шестого трюмов. Вода хлынула в машинное отделение, залила динамо-машину. Погас свет, но тут же включилось аварийное освещение. Сыграли тревогу, в эфир пошёл сигнал бедствия. Капитан понял, что жить пароходу осталось несколько минут, и скомандовал: «Спустить шлюпки! Команде покинуть судно!».

Орлов проснулся от взрывов. Открывшаяся дверь каюты жалобно скрипела. Внизу на палубе тускло блестели осколки стекла от лопнувших плафонов. Они захрустели под ногами выбежавшего соседа по каюте. Сунув ноги в ботинки, Вадим с одеждой под мышкой по привычке помчался на свой боевой пост, к зенитной пушке на баке правого борта. Открыл кранцы первых выстрелов, оделся и тут только заметил, что у «Эрликона» он один. Посмотрел за борт, а рядом – вода. Взглянул на правый ходовой огонь, а он наклонён. Побежал на шкафут**. В тумане увидел шлюпки, отошедшие от судна, прыгнул в воду и поплыл. Четыре сильные руки выдернули Вадима из воды в шлюпку. В это время темноту рассёк луч прожектора неизвестной подводной лодки. Он осветил дымящийся пароход и четыре шлюпки, заполненные людьми. Моряки оцепенели. Кто-то сказал: «Всплыла. Сейчас расстреливать будет», – и, перевалившись через планширь, плюхнулся в воду. За ним второй, третий... Луч погас, но выстрелов не было. Все смотрели на тёмный громадный пароход. Он переламывался – кормовая часть погружалась в воду, а носовая встала на ровный киль. Вскоре и она с рёвом, как бы прощаясь с командой, ушла в морскую пучину. Шлюпки закачались на волнах. Среди тишины раздался голос капитана: «Осмотреть место гибели судна!» Моряки взялись за вёсла.

Третий помощник капитана, уходя с парохода, не забыл взять бинокль и мореходные книжки членов команды. Сделали перекличку. Из девяноста девяти не откликнулись пятеро...

С рассветом ещё раз обошли район гибели парохода. Тщетно. На поверхности плавали только доски, деревянные ящики и обломки от разбитой пятой шлюпки. Подул западный ветерок, развеял туман. Моряки поставили паруса и пошли во Владивосток, до которого был многосуточный путь длиною в триста миль. Ветер крепчал, волна росла, и перегруженные шлюпки при смене галса черпали бортами воду. Идти дальше в этом направлении стало опасно. Гаврилову предлагали повернуть обратно к проливу Лаперуза. До него было в пять раз ближе, чем до берегов Приморья, а надежда встретить советское судно значительно больше. Капитан и первый помощник не соглашались. И только когда нижние шкаторины* парусов при смене галса стали касаться волны, капитан приказал лечь на обратный курс. Стихия разбросала шлюпки по парам, и они потеряли друг друга из виду.

Днём 13 июня на подходе к проливу третий помощник увидел в бинокль советский пароход «Войков», который шёл на запад противолодочным зигзагом. Моряки пускали ракеты, кричали, свистели и махали руками, но всё напрасно: пароход не остановился. Вечером трансбалтовцев заметило японское рыболовное судно и подошло к ним. Японцы, обнажая жёлтые зубы, смеялись над белыми от высохшей соли русскими моряками. Смех Вадиму был неприятен, в нём слышалось превосходство. Судно взяло шлюпки на буксир и притянуло в порт на южной оконечности острова Сахалин.

Другая пара шлюпок на следующий день подошла к рифу Камень Опасности и легла в дрейф. Её обнаружили японские сторожевые катера и отбуксировали к противоположному берегу пролива. Через двое суток моряков присоединили к первой группе. Команду поместили в бараке – пустом фехтовальном зале с окнами, занавешенными циновками из морской травы. По такой же плотной плетёнке выдали каждому моряку. Покидать своё место одновременно разрешалось только двоим. Кормили плохо – пресными лепёшками. У наших моряков были две основные темы разговоров: возвращение и еда. Вадим вспоминал Москву, тётку и вкусный гороховый суп, который давали на большой перемене в школе.

Япония и Советский Союз ещё не воевали тогда, но моряков стали допрашивать, как пленных. Вызвали на допрос и Орлова.

– Где проживал до поступления на флот? – спросил улыбающийся японец в европейском костюме.

– В Москве.

– Адрес?

– Новая Басманная, тридцать восемь, квартира семь.

– Сколько раз надо нажать на кнопку звонка коммунальной квартиры, чтобы кто-нибудь из ваших родственников открыл дверь?..

На допросы вызывали по одному. И от малозначащих вопросов перешли к более существенным: сколько боевых кораблей и какие во Владивостоке? Где находятся береговые укрепления и что они собой представляют? Какими механизмами оборудован Владивостокский порт и какова вместимость его складов? И требовали показать на карте маршруты судов, перевозящих грузы из Америки. Трансбалтовцы ходить на допросы отказались.

30 июня 1945 года в порт прибыл пароход «Хабаровск» с полномочным представителем Советского Союза. После семнадцатидневного пребывания под японским присмотром команда «Трансбалта» возвращалась на Родину. Среди провожающих мелькали уборщики мусора в бараке, они свободно говорили по-русски и мило улыбались.

P.S. Закончилась Вторая мировая война... Шли годы, а тайна – от чьих же торпед погиб «Трансбалт», для советских моряков торгового флота оставалась нераскрытой. И только в 1958 году, после выхода в Советском Союзе перевода книги «Морские дьяволы» (авторы её – бывший командующий подводными силами ВМС США вице-адмирал Ч. Локвуд и бывший начальник управления личного состава ВВС США полковник Г. Адамсон) стало ясно, что пароход был торпедирован американской подводной лодкой «Спейдфиш». Командир ошибочно принял «Трансбалт» за японское судно.

---

* Дедвейт – грузоподъемность судна, когда оно нагружено до максимально допустимой отметки; складывается из веса груза, пресной воды, топлива в бункерах, людей на судне и измеряется обычно в тоннах.

* Ленд-лиз – государственная программа, по которой США передавали своим союзникам во время войны боеприпасы, технику, продовольствие и стратегическое сырье

** Баталер – кладовщик; лицо, ведающее на кораблях и базах продовольствием, вещевым и другим снабжением.

* Кабельтов – внесистемная единица измерения расстояния в мореплавании. Международный кабельтов составляет 185,2 м

** Шкафут – многозначный морской термин. На кораблях – часть верхней палубы от носовой надстройки до кормовой.

* Шкаторина – кромка паруса

 Владимир Конев

Серебряная птица

         Средних размеров дворовая собака по прозвищу Тузик лежала под виноградной беседкой в пять часов утра и зализывала царапины на правом боку и лапе. Дедушка, крепкий старик с пшеничными усами и широкими, крестьянскими ладонями, застал пса сегодня в курятнике за поеданием куриных яиц. Что называется «застукал на горячем». Без малого два месяца семья дедушки жила без утренней яичницы. Все думали,  что появилась вредная ласка, которая лакомилась яйцами. И как только дед не ухитрялся, а поймать, или хотя бы увидеть зверька,  не мог.

          «И вот оно случилось», - печально думал Тузик. Каждый день он себе клялся, что это в последний раз. Однако на следующее утро в четыре часа утра  был опять в курятнике. С петухом, крупным, рослым Племутроком, имеющим окрас пепельного цвета в мелкий белый крап, он дружил, и, судя по всему,  петух его уважал. Ведь во дворе пес был настоящим хозяином: он постоянно отгонял от маленьких цыплят чужих котов и залетающих иногда во двор ворон. Но самое главное, разрешал цыплятам клевать из своей миски! Поэтому в курятник пёс входил свободно. Влажным кончиком носа он щекотал у курочки под крылом, и та, мирно квохча, переходила на другой край гнезда. Тут   Тузик и принимался уплетать яйца. Затем переходил ко второму гнезду…

            «И вот оно случилось», - в очередной раз печально подумал Тузик, и попытался разобраться в своей неудаче.

       Сегодня он просто напросто проспал, и зашел в курятник не в четыре часа, как было всегда, а почти в пять. Вот тут-то и  появился дедушка, который больно схватил его за холку! Во дворе с ветки старой вишни  дед снял старенькую, потертую сбрую ослика Темы и надавал по бокам Тузику так, что  вспоминать теперь не хотелось.

         «Дед все же добрый человек…», - только  Тузик начал думать новую мысль, но её тут же пришлось внезапно прервать,  из-за неприятного вторжения - на рассеченное ухо села большая муха и стала хоботком теребить свежую ранку. Пёс отмахнулся от назойливой гостьи и стал думать уже в другом направлении: «Что это за странные, ужасно вредные, надоедливые и бесполезные птицы?», - В том, что это были птицы, он абсолютно не сомневался. Ведь они могли летать! Конечно, было немного странно: Тузик целый день мог время от времени обходить весь двор или лежать под грушей росшей рядом с курятником, но нигде так и  не встретить птенцов этих маленьких, вечно щебечущих у самого уха, птиц.

«А должны быть!» - утвердился он в своей мысли.  Весной он частенько находил птенцов других пернатых, но никогда их не трогал. Твердо знал: в своем дворе надо всё и всех охранять! А вот сейчас муха  продолжала время от времени теребить ранку на ухе. Тузик затряс головой, отгоняя ее, встал, и трусцой побежал в другой конец двора. Там рос мягкий, чуть прохладный спорыш и большой увядающий лопух. Он лег на этот зеленый ковер, голову положил под лист лопуха и решил после всех волнений подремать.

        Но ветерок с запада принес такую весть, что шерсть на загривке встала щеткой. Примерно такой дедушка чистил сапоги. Пес поднял верхнюю губу, оголив клыки, и зарычал. Ветерок ему шепнул, что будет сильная гроза. В этот момент будто услышав сообщение, мухи накинулись на его царапины так дружно, что он с  невероятной досадой и раздражением, тихо заскулив, бросился со двора. Перепрыгнул невысокий, сложенный из дикого камня забор и побежал через каменистую дорогу  к заброшенному сараю. Скат его крыши далеко выходил за пределы задней стены, что создавало отличное укрытие от дождя. Кроме того, там были настоящие заросли какой-то ароматной травы. Ее запах так не нравился мухам, что они облетали этот «островок» подальше. Он лег на свое любимое место, потому что оттуда был прекрасно виден большой участок неба на юго-востоке. И, самое главное - огромная серебряная птица, похожая колбасу, парящая над холмами. Вечером она медленно, как-то царственно садилась за эти холмы. А рано утром,  слегка приспустив хвост, (крыльев у неё почему-то не было), парила в воздухе как серебряное чудо. Казалось, она купалась в розовых, невесомых облаках. Тузик, конечно, не мог знать о том, что это всего лишь аэростат, наполненный легким газом. И что удерживал его крепкий трос, который наматывался на катушку. Поэтому аэростат мог подниматься или опускаться. Тузик с каким-то восторгом и удивлением наблюдал за парящей сказочной птицей, мимоходом вспоминая желтых цыплят во дворе, которые вечно что-то клевали. И подумал: «Каких же размеров цыплята у серебряной птицы? Для них и целой миски зерна будет мало!». Тузик задумался с чем же сравнить посудину, но, так и не придумав ничего лучшего, решил, что если миска будет величиной с курятник, то поклевать им хватит.

         Мысли о курятнике опять напомнили об утреннем происшествии, и его вине перед дедушкой. Настроение сразу испортилось, но в этот момент что-то так грохнуло, что Тузик вскочил на ноги. Гигантская молния разрезала небо пополам. А громадная черная туча, закрыв всю западную часть неба, стремительно приближалась к поселку. Синие молнии-жала стали вылетать из нее все чаще и чаще. И подул ветер какой-то совсем не летний, затем, казалось, наступил вечер и хлынул дождь. Пес опять лег в траву, поближе к стене сарая. И начал смотреть на юго-восток, где в синем, еще безоблачном небе, удивительная птица, делая большие круги, под порывами ветра медленно опускалась. И тут из черной тучи-осы вылетело сине-желтое жало и вонзилось в хвост птицы. Собака аж взвизгнула. Ей казалось, что это жало попало в нее. «Это больно», - решила она. Почти в ту же секунду из места на теле серебряной птицы, куда попало жало, пошел легкий белый дымок. Затем заклубился, черным тяжело-масляным и сразу показались языки пламени. Даже находясь от них далеко, он чувствовал, какие они злые. Птица уже не садилась, а падала. Куски горящей серебряной кожи, обгоняя её, летели к земле. Тузик уже не слышал ни грохота грома, ни шум дождя.  Он с ужасом смотрел, как его любимая птица мертвой падает с большой высоты.

        Первая слезинка выкатилась из глаза, запуталась в шерстинках на щеке и остановилась,  как бы ища дорогу. Но тут ее подтолкнула вторая,  и они вместе упали в траву.

         Тузик плакал.

Раньше он никогда не плакал, даже когда его дедушка побил. Знал, что это за провинность. Поэтому просто зализывал свои царапины и мечтал исправиться. Подраться с незнакомой собакой, забежавшей в его двор, он, конечно, мог. Но просто так кого-нибудь убить, как туча-оса убила птицу?! Это ему было непонятно. И он решил, что больше никогда не будет воровать яйца. А когда кончится дождь, пойдет к тем холмам, найдет птенцов серебряной птицы, и если надо,  защитит их. И тогда дедушка простит его. Будет, как раньше, давать вкусную косточку и о чем-то задумываясь, ласково почесывать за ухом...

        Дождь из шквального, перешел в тихо шуршащий. Тузик притих от нахлынувших на него переживаний, и не заметил, как заснул под звук воды, монотонно стекающей с крыши сарая. 

Ольга Золотокрыльцева

 Все любят обезьян

В мою страну Вообразилию,

Где я живу почти всерьёз,

Приехал дядя из Бразилии

И обезьянку мне привёз.

А их там видимо-невидимо,

Бразильцам здорово везёт!

Смотрю по телеку и видео

На обезьян, разинув рот.

         У них реснички-стрелочки

И тоненькие пальчики,

Глаза полны вопросами

Ко всем своим друзьям.

И вот потому все девочки,

И вот потому все мальчики,

И вот потому все взрослые

Так любят обезьян!

В мою страну Вообразилию

Приходят множество зверей:

Лиса Алиса, кот Базилио,

Но обезьянки всех милей.

Хочу скакать с мартышкой каждою,

Я тоже ловок и смешлив.

Ещё узнал я тайну важную,

Что мы от них произошли.

         У них реснички-стрелочки

И тоненькие пальчики,

Глаза полны вопросами

Ко всем своим друзьям.

И вот потому все девочки,

И вот потому все мальчики,

И вот потому все взрослые

Так любят обезьян!

День рождения

Дел у меня невпроворот,

И ничего не ладится:

Украл котлету рыжий кот,

Никак бельё не гладится.

Потом сбежало молоко,

За ним кастрюля двинулась.

Как быть хозяйкой нелегко,

Когда тебе одиннадцать.

И я кручусь одна без сожаления,

У мамы неотложные дела:

Она в подарок мне на день рождения

Сегодня утром брата родила.

А папа куклу подарил,

Да ни к чему она теперь –

Заботиться по мере сил

Я буду лишь о братике.

Часами с маленьким играть

И в пряталки, и в прыгалки,

А вечерами развлекать

Компьютерными играми.

И я кручусь одна без сожаления,

У мамы неотложные дела:

Она в подарок мне на день рождения

Сегодня утром брата родила.

Я малышам смотрела вслед

И с грустью, и с обидою.

Пускай сейчас подружки все

Мне тоже позавидуют.

«Спасибо», – маме говорю

Я по такому случаю.

Вот вырасту и подарю

Ей внука или внученьку.

Ну а пока кручусь без сожаления,

У мамы неотложные дела:

Она в подарок мне на день рождения

Сегодня утром брата родила.

Екатерина Козицкая-Найденова

Земля родная

Кругом земля родная –

Пролесок, чернозём.

Под дождиком, я знаю,

Всё плугу нипочем.

Иди к ней не с опаскою,

Спеши косить луга,

Со светлой тихой ласкою

Копни, копни стога.

Земля моя хорошая

Для нас цветёт, родит,

Натруженная ношею,

Под теплым снегом спит.

Зёрнышко

– Ма, сколько весит зёрнышко? -

Спросила вдруг малышка.

– Немало! В нём ведь солнышко,

Что прогуляться вышло.

Но дочь, видать, упряма:

– Ну а пшеничный стог,

Он сколько весит, мама?

– В нём тяжесть ста дорог.

Нелёгок ломтик этот,

Что мы ко рту подносим:

В нём и весна, и лето,

И золотая осень,

Пот пахарей, что косят...

Ах, крошечное зёрнышко,

А весишь ты немало.

Задумалась девчушка

И хлеб поцеловала.

* * *

Оранжевые солнышка,

Оранжевые солнышка –

Календула в саду,

И грушевые ядрышки,

Каштановые зёрнышки

Взрослеют на виду.

Но – чу! Зажглась вдруг молния,

И гром с небес гремит.

То звёздочкою в космосе,

Оранжевою точечкой

Моя земля летит!

Моя душа звенит.

«Здесь опять будет школа»

(отрывки из повести «Свет подземных школ»)

22 июня 1941 года – начало Великой Отечественной войны...

Сентябрь. Враг уже на подступах к Севастополю. 1 сентября 1941 года начали работать школы Севастополя, но бомбёжки усилились, фашистское кольцо сужалось вокруг Севастополя, участились артиллерийские залпы, город превращался в руины.

Ни зверские бомбёжки, ни падающие снаряды не запугали севастопольцев, вся жизнь населения ушла в подземелье. Не были в стороне и севастопольские учителя. Хотя враг стоял у стен города, в подземелье (подвалах, расщелинах) шли уроки. Ребята слушали стихи А.С. Пушкина, путешествовали по родной стране, выводили на доске формулу воды, которую тогда выдавали по норме.

...Инкерманские штольни – это большой подземный город с потолком толщиной метров семьдесят. В древности здесь добывали камень, из которого строили дворцы и жилые кварталы в Риме, Афинах, Константинополе. Из него строился и Севастополь. В мирное время штольни служили хранилищем продукции завода инкерманских вин. Во время войны в штольнях работали спецкомбинаты по изготовлению оружия, здесь шили, лечили раненых, работала школа №32 под руководством Кузьмы Ивановича Ленько.

Подземная школа создавалась всеми подручными средствами. Классы отгородили фанерой, принесли всё, что могло быть партой и стулом. Трудились, не жалея сил, и молодые, и пожилые учителя. Проходы между классами называли: Большая Морская, Севастопольская, Нахимова. Занимались при свечах и керосиновых лампах.

Это были очень трудные дни. Разбомблена водокачка. Вентиляционные люки постоянно забивались землёй, щебнем, песком. Дышать было трудно.

Невероятны факты из жизни людей, заключённых в «каменный мешок».

... В старой штольне, например, жила корова по имени Звёздочка. Как она попала в подземелье, никто не знал. Зато всем обитателям убежищ было известно: Звёздочка ежедневно давала несколько литров молока. Его распределяли строго, как последние боеприпасы, – по полстакана на каждого тяжелораненого бойца. Остатки передавали детям...

Воспоминания учительницы подземной школы № 32 П.И. Семёновой:

«Посещаемость школы и успеваемость учащихся была выше всякой похвалы. Однажды во время урока ко мне подходит ученик и говорит: «Разрешите сегодня мне отсутствовать на занятиях. Моя мама пошла за водой. Попал снаряд. Маме оторвало обе ноги. Маму увезли в госпиталь. У мамы грудной ребёнок. Я должен быть с ним». Так мужали детские сердца. Дети становились не по годам взрослыми, стойкими и ответственными.

Воды в штольнях не было. Мечта каждого – хоть раз напиться вдоволь. За водой ходили к Чёрной речке. Однажды вместе с двумя женщинами за водой пошли две сестрички. Одна вернулась, а другая наклонилась набрать воду... Прямое попадание вражеского снаряда – девочка пошла ко дну.

«В штольнях не хватало воздуха. Так хотелось подышать свежим воздухом! Из глубин штолен люди шли к выходу – вдохнуть. Видно, фашисты имели точные сведения: по штольням били из тяжёлых орудий прямой наводкой».

И ещё один факт.

...Когда были отрезаны почти все пути обеспечения штолен водой, пришлось идти даже на такой рискованный шаг: детей стали поить... разбавленным шампанским. Особенно тяжко было тогда выживать новорождённым, ведь каши им варили тоже на шампанском и мыли их этим же напитком...

...На последнем, если можно так сказать, совещании, прозвучал отчёт о работе девяти подземных школ в условиях осады.

«Жизнь любит тех, кто любит её, – тихо начала Наталья Николаевна Донец, заведующая гороно подземных школ в период обороны Севастополя. – Вот мы и живы. И нашим детям, пусть даже по минимуму, мы дали знания, табеля. А их-то ни много, ни мало 2442 ученика! А уроки мужества, которому не научат никакие учебники, они получили сами».

Триста учителей работали под землей. Большинство там же и ночевали, рядом с детьми, которым уже негде было жить. Бомбили Севастополь беспрерывно. Неуязвимых мест практически не существовало. Снаряды не падали, не попадали, а хлестали по городу. Но, ни один, слышите, ни один из нескольких тысяч школьников не погиб в школе!

Спасибо директорам подземных школ: №13 (находилась в подвале здания по улице Ленина, напротив сквера) – Влайкову; № 3 (находилась частично по Базарному спуску, теперь «Черноморочка», и частично в подвалах картинной галереи) – Новак; директору 102-й железнодорожной школы Моисееву (напротив паровозного депо); директору инкерманской школы №32 Ленько (что в штольнях); Черемисиновой – директору школы №19; Добровольской – директору начальных классов (в Бартеньевке, Северная сторона); Чапленко – директору двухклассной школы в Балаклаве; Томилиной, Матковой – школа № 11 в Татарской слободке (рядом с нынешней школой № 16); директору школы № 18 Зотник (что на улице Костомаровской, ныне Генерала Петрова, в подвале трикотажной фабрики); спасибо директорам школы № 15 Кулиш, Ивановой.

Вечная память учителям Гоголевой, Альбиной, Орловой.

Никогда не забудутся слова, произнесённые в классе Клавдией Ивановной Оглобиной за несколько минут до гибели: «Дети, запомните этот день. Мы сейчас не только учим историю, но и пишем её. Вы – живые свидетели истории и не забывайте: вы – севастопольцы, жители города, который никогда не сдастся врагу».

После изгнания фашистов с севастопольской земли на территории Петровской слободки уцелело школьное здание. В нём размещался лагерь для советских военнопленных. На стенах сохранилась надпись «Здесь опять будет школа». Кому принадлежат эти слова? Бывшему учителю? Или бывшему ученику, которому передал учитель свою любовь к Родине, свою несокрушимую веру в Победу? Поколение, которое выстояло и разгромило фашизм, было воспитано прекрасными учителями!

На одной из площадей нашего прекрасного города мне видится памятник народному учителю на фоне школы, которую учителя не оставили в самое страшное время. Память об их подвиге мы должны сохранить и передать новым поколениям.

Сергей Крупняков

Золотое перо

Если бы меня спросили, где этот лес, где эта избушка, затерявшаяся в самой глуши Крымских гор, я, наверное, не ответил бы. Каждый раз, когда душа начинала куда-то рваться и всё мне казалось не то и не так, я брал рюкзак и шёл наугад. Туда, где была эта загадочная избушка. Туда, где жил этот удивительный старик. И каждый раз, когда, уже выбившись из сил, я терял всякую надежду найти этого человека, происходило чудо. Так было и на этот раз.

– Что, милай, опять заблудилси? – лёгкая рука легла мне на плечо. Я оглянулся и увидел: вот он рядом. Всё те же спокойные, мудрые глаза. Всё та же седая борода. И длинные седые волосы, ниспадающие на плечи. И удивительно чистое, ясное лицо. Как будто солнечный свет тихо и легко лился из его глаз. И всё вдруг изменилось – я узнал знакомую тропу, эти высокие густые липы. И избушка мелькнула сквозь деревья. И дымок мирно шёл из трубы. И маленькая лань, уже подросшая с прошлого лета, всё так же доверчиво подошла ко мне. И уткнулась мягкой мордочкой в мою ладошку

– Хлебца просить... – улыбнулся старик. – Ну как, не забыл ко мне тропку?

И опять было свежее молоко, и опять мы косили сено. А вечером после наваристой охотничьей похлёбки старик спросил меня:

– Ну, что, соколик, где ночуишь? На сеновал али как?

– Только туды... – в такт деду ответил я.

Мы лежали в стогу сена и молчали. Под большим овчиновым одеялом, что принёс снизу Тимофеич, было тепло. Себе он взял старое, стёганое. Аромат трав пьянил, и спать не хотелось. Мы смотрели на звёзды. Млечный Путь, как и в прошлый раз, завораживал меня своей неразгаданной тайной.

– Это великая и трудная дорога белых гусей, – тихо, как бы про себя, сказал Данил Тимофеич.

– Млечный Путь? – переспросил я.

– По-вашему – Млечный Путь, по-нашему – Путь белых гусей.

– Это что – легенда?

– Моить и легенда, а по мне, так чистая правда.

– Расскажи...

– Долгая эта история, да и грустная.

Я дотронулся до его плеча.

– Ладно, слушай, – и он тихо начал свой рассказ ...

***

Давно это было. Так давно, что не было ещё на земле людей. А жили разные звери, птицы, а также небесные и земные боги. Тогда было очень тепло. День длился долго, а ночь была совсем короткая. Вся земля была покрыта лесами. А в лесах было много озёр. На одном из таких озёр жила большая гусиная стая. Озеро было круглое и не очень глубокое и у берегов было покрыто буйной лесной травой. Хорошо жилось там гусиной стае.

Но вот однажды ночью гуси проснулись от неведомого шума. На соседнем озере, там, где жили лебеди, что-то грохотало, сверкали молнии. Всю ночь не утихал гром. А на утро над озером поднялась чёрная туча. Чем светлее становилось, тем дальше относило это огромное чёрное облако на запад. И, наконец, оно исчезло. И тут гуси увидели: низко над землёй летели две белые птицы. Они, снижаясь, задевали крыльями ветки деревьев и камыши и всё ниже и ниже прижимались к земле. Это были лебеди. Они летели со стороны озера, откуда ночью сверкала молния и гремел гром. И, наконец, почти упали в воду у самой кромки озера.

Большой лебедь был весь в крови. Перья во многих местах были изломаны и торчали в разные стороны. Он уронил свою гордую голову на песок и затих. А лебёдушка все плавала вокруг и клювом пыталась выровнять изломанные перья.

На другое утро лебедь уже плыл, гордо неся над водой свою израненную голову. А лебёдушка плыла чуть сзади, и, казалось, они соединены прочной невидимой нитью. Долго ждали они, когда соберутся вокруг них гуси. Но этого не случилось. Только редкие любопытные смотрели на них и говорили между собой: «Надо же, ожил! Смотрите, плавает!»

И тогда лебедь сказал:

– Позовите вашего вожака! Я должен сказать ему что-то очень важное!

– У нас нет вожака, – загалдели со всех сторон гуси. – Мы все сами по себе. Да и зачем он нам? Жизнь такая хорошая!

Осмотрел лебедь озеро и увидел: гуси плавали все по отдельности, ловили червячков, щипали вкусную травку у берега. Летали для своего удовольствия вокруг озера.

– Ладно, – ответил лебедь, – позволите ли вы жить нам на вашем озере?

– Живите! Места всем хватит! – ответили гуси.

– А хотите ли вы знать, откуда мы прилетели, и о том, что произошло ночью на нашем озере?

– Зачем нам? – загоготали со всех сторон гуси. – Это ваша печаль! А у нас свои заботы – червячков ловить!

– Что ж, будь по-вашему! – ответил лебедь. – Но, боюсь, рано или поздно вам придётся узнать нашу печаль.

С тех пор прошло несколько дней. Лебедь всё время молчал. Он только с тревогой поглядывал в сторону запада да иногда поднимался на крыло и облетал вокруг озера.

«Странные лебеди! – судачили гуси. – Прилетели вместе, а всё время молчат, как чужие!»

Но постепенно гуси привыкли и к этому.

Как-то вечером, когда солнце только скрылось за лесом, темно-бордовые тучи заволокли всё небо. Стало темнее обычного. И над озером появились три птицы, похожие на чёрных воронов.

Замахал крыльями лебедь, заметался вокруг своей лебёдушки. Все гуси поднялись на крыло. Непонятные звуки вспугнули их. Холодный ветер сорвался невесть откуда и стал кидать их из стороны в сторону. Злые яркие молнии ослепили глаза. А в это время три ворона вдруг разом закаркали. Они выбрали самого большого и красивого гуся и ринулись на него с трёх сторон! Гусь изо всех сил бил крыльями, громкие клики пронеслись над озером. Но никто не пришёл ему на помощь! Наконец сверкнула молния, и чёрные птицы разом ударили гуся своими острыми клювами!

Гусь застонал по-гусиному, но крик его перешёл в страшное воронье карканье! И тут все увидели: гусь превратился в такого же чёрного ворона! И уже четыре чёрные птицы с карканьем и криком стали кружить над Гусиным озером. Вся стая частями разметалась в разные стороны, кроме одной, самой красивой гусыни. Она искала своего друга, но его уже нигде не было. И тогда четыре чёрные птицы вонзили свои стальные когти в тело молодой гусыни и полетели на запад, громко и победно каркая.

При первых лучах солнца собрались все гуси на середине озера.

– Прости нас, Лебедь, что не хотели мы выслушать тебя! – сказал старый гусь. – Расскажи нам, что за беда пришла к нам с запада от чёрной ночи?

– Ладно, – ответил Лебедь, чуть помолчав. – Я расскажу вам всё, но обещайте мне во время моего рассказа держаться в стае и повторять за мной всё, что мы будем делать с лебёдушкой...

– Обещаем! – ответили гуси.

И тогда Лебедь взмахнул крыльями и стал кружить вокруг озера.

– Слушайте меня, братья мои гуси! – начал свой рассказ Лебедь.

При этих словах поднялась на крыло и лебёдушка и тоже стала кружить вокруг озера. И взлетели гуси. Впервые в жизни они поднялись в небо все вместе. И впервые ощутили они себя одной сплочённой стаей.

– Жили мы так же, как и вы, на своём озере за тем тёмным лесом. Так же, как и вы, кормились беззаботно на щедрых отмелях. Каждый жил сам по себе и сам за себя. Днём нас охранял от всех бед бог солнца Хорс. А ночью, когда наступала власть злой Марены и супруга её Чернобога, нам помогал Перун, бог молнии и грома. Он спасал нас от огненных стрел страшного одноглазого Вия – посланника злой подземной богини Марены.

Страшна Марена в своём подземном ледяном дворце. Она властвует над всеми силами зла. Но никто её не видит. Страшен Вий со своим единственным глазом. Мечет он этим глазом свои огненные стрелы. Но ещё страшнее его азырены. Клювы у них стальные, когти острые. А перья их – это стрелы, разящие всякого зверя и птицу. Раньше их было мало. И редко когда из нашей стаи пропадали птицы. Но с каждым днём их становилось всё больше. И стало им не хватать пищи в подземном их царстве. Стали скудны некогда обильные пиршества Марены и Чернобога. И задумал Чернобог, чтобы всегда на земле была ночь. Ведь ночью легче было его слугам хватать птиц и превращать их в азыренов. Легче ловить зверей, чтобы пожирать их на пиршествах.

И собрал Чернобог на совет своих верных слуг, чёрных азыренов. А Вий стоял с ним рядом. А Марена сидела на ледяном троне, рядом с Чернобогом. И стали они думать, как сделать так, чтобы всегда на земле была власть тьмы.

И сказал тогда Вий:

– О, великий наш повелитель Чернобог! Владыка Ночи и Зла! Посмотри, как велика и обильна земля! Сколько зверей и птиц, жирных и вкусных, бегает, ползает, прыгает и летает там, на земле! Но хорошо ли от этого нам, твоим слугам? Взгляни, как мы все исхудали!

– Исхудали! – взвыли хором азырены.

– Ночь коротка, – продолжал Вий, – а день очень длинен! Мы не успеваем насытиться этими вкусными птицами! Не успеваем принести тебе самую лучшую добычу. Бог солнца Хорс освещает небо, и мы должны улетать. Ведь днём нет нашей силы! Но даже ночью, когда я посылаю свои огненные стрелы, нам мешает Перун-Громовник. Он отклоняет мои стрелы от добычи.

– Ах! Если бы ночь была всегда! Уж тогда было бы время нам и на добычу! И на пиры в твоём ледяном дворце! И на то, чтобы показать Перуну и Хорсу нашу силу!

И встал тут Чернобог со своего трона! И засверкал синий огонь! И разлетелись во все стороны голубые молнии. И задрожала земля! Даже Вий опустил от страха свой единственный глаз. Так грозен был гнев Чернобога!

– Слишком долго мы терпели Хорса и Перуна! – тихо сказал он.

Но от ужаса задрожали все вокруг.

– Летите на Лебяжье озеро сегодня ночью. Обратите всех птиц в азыренов. Пусть познают они мою силу! Пусть будут у них у всех смертоносные клювы и чёрные, полные смертоносных стрел крылья! Чёрные беспощадные когти! И когда вы сделаете это, разошлите всех их в разные веси! Пусть каждая тройка приведет ещё одну чёрную птицу! Обращайте всех: лебедей, гусей, всех, кто обитает под небом. И тогда весь мир будет в нашей власти! А коли в нашей, значит, в моей! И тогда поднимутся чернокрылые разом. И затмят они весь свет и солнце! И тогда наступит на земле наша воля! Спешите! И ничего не бойтесь! Пока птицы не собрались в стаи, обращайте их всех в азыренов! Но помните! Если они соберутся в стаи, вам будет трудно с ними справиться! И убивайте всех непокорных!

И поднялась в небо чёрная стая! Вначале их было не так уж и много. Но они напали ночью на лебединую стаю. Вий ослеплял молниями! А азырены били ослепших птиц своими клювами! И превращались лебеди в чёрных воронов... К утру всё озеро почернело, словно вымерло. Перун гремел громом, но не мог помочь. Огненные стрелы Вия хоть и не поражали птиц, но ослепляли их. А бог солнца Хорс был не в силах что-либо сделать: сила его царит днем, но не ночью.

– А как же вы спаслись? – воскликнул молодой и сильный гусь. Тот, что летел ближе всех к Лебедю и с восторгом глядел на большого белого брата.

– Я был в эту ночь далеко. В царстве мудрого бога Сварога – покровителя мира. Я хотел узнать у него, как спасти стаю от ночных нападений. Ведь каждую ночь в последнее время у нас пропадали лучшие наши птицы. Он, Сварог, и поведал мне эту страшную правду. Кинулся я назад, к стае, да было уже поздно. Всю ночь летел я, а на утро увидел огромную чёрную тучу. Это были мои бывшие братья и сестры. А теперь превратились они в чёрную безликую массу! И туча эта спешила укрыться в ледяном дворце Чернобога...

И только трое из чёрных птиц отстали: они волокли за крылья белую лебедицу. Это была Дино – лучшая из молодых ослепительно прекрасных вест стаи. Что было дальше, вы знаете. Нас спасло утро, спас бог наш Хорс. И то, что азыренов было всего только трое.

Лебедь замолчал. А гусиная стая всё кружила и кружила. И слышен был только лёгкий свист крыльев. Так внимательно слушала стая.

– Сегодня ночью они обратили вашего брата, – продолжал Лебедь. – Унесли Чернобогу самую красивую гусыню. А завтра... они могут всю стаю обратить в чёрных птиц ночи.

– Что же делать? Что делать? – зашумели со всех сторон гуси.

– Главное вы уже сделали, – ответил Лебедь. – Вы научились летать в стае по кругу. И ещё – вы должны избрать вожака. Без вожака и в спокойное время прожить непросто. А теперь... Должен быть кто-то, кто сможет повести вас в бой. Должен быть тот, кто сможет сказать «нет» Чернобогу и Вию, тот, кто не дрогнет перед стрелой азырена!

Тогда гуси сели на гладь озера. Но недолго доносились оттуда их клики. Вскоре один из них, молодой и статный, подлетел к Лебедю и сказал:

– Стая решила – быть тебе вожаком в нашем братстве.

– Быть! Быть! – закричали со всех сторон гуси.

– Но я же лебедь! – ответил он. – Вы должны избрать своего вожака.

– Стая решила – все мы птицы. Так будь же ты первым. Ты сильнее всех, ты мудрее всех, ты спасёшь нас от ночи! Но чтобы ты был нашим навечно, мы решили дать тебе наше имя. С сего дня, коль ты будешь не против, мы решили назвать тебя Комбо.

– Хорошо, – ответил всем Лебедь, – я с гордостью приму это имя. Но прошу мою новую стаю впредь не звать меня самым лучшим. А зовите меня просто братом.

– Мы не ошиблись в тебе, брат наш Комбо!

Между тем солнце клонилось к закату. Светлый Хорс покидал на ночь землю. Комбо и Дино сели на воду. Все птицы собрались на середине озера. Сотни глаз пристально устремились на быстро темнеющее небо... «Держитесь до утра-а-а-а!» - услышала стая далёкий голос из поднебесья, со стороны запада.

– Это Зарница, – сказал Комбо и указал взглядом туда, где раскинула свои огненные крылья Заря, посланница Хорса, бога солнца.

В последний раз полыхнула своими крыльями богиня и погрузилась в огненные облака на далёком западе.

...И чёрные тучи заполнили всё небо. Низко плыли они над озером. И не было видно даже Луны – Селены, сестры Хорса. Угасли и звёзды – её верные друзья. И засверкало тут небо! И увидели гуси на западе облако. Всё шире оно расползалось чёрным прахом по серому небу. И услышала стая гул. Это азырены, каркая, приближались к озеру, неся с собой порывистый, холодный, злой ветер. Лютый Позвизд сопровождал чёрную стаю.

– На крыло-о-о-о! – Комбо бросил клич и сам, взмахнув сильными крыльями, оторвался от воды. Дино, как всегда, поднялась за ним. И вся стая выстроилась в круг над своим родным озером.

– Не смотрите в небо! – крикнул ещё раз Комбо. – Держитесь друг за другом! И тогда Вий не сможет ослепить вас. А азырены не смогут ударить с трёх сторон!

Ярко блеснуло полнеба! Это Вий метнул свою огненную стрелу! Но Перун-Громовник громом своим отклонил её в сторону. Ни один гусь не выпал из стаи...

И кинулись со всех сторон азырены. Они метались и искали себе жертву. Но все гуси плотно неслись друг за другом. Родное озеро помогало им не сбиться с круга. А крыло брата показывало направление полета.

Злобно каркали азырены. Метал Вий в бессильной злобе свои огненные стрелы! Стонал Чернобог в своём подземном мрачном дворце. И дрожала земля! И гремело небо! Это била ногами в злом бешенстве Марена! Но всё было напрасно!

Ещё плотнее слётывалась стая. Ещё быстрее несли надёжные крылья! Уже нельзя было даже приблизиться к ним: сами крылья превратились в грозную силу! Азырены только ударялись о них и с перебитыми хребтами падали в холодные тёмные воды.

Ещё немного, и посветлело на востоке. Взмахнула крыльями Зарница, и её радостный возглас пронёсся над озером.

Точно ветром снесло к западу чёрных. Вий ещё раньше истратил свои стрелы. И унёсся в подземное царство молить у злодеев пощады.

Ещё немного – и Хорс сверкнул первыми лучами на востоке. И ожила притихшая Земля! И запели птицы. В озере заплескалась рыба. И стая с победными кликами села на воду. И только тут гуси почувствовали, как они устали.

– Спите, друзья, – сказал Комбо, – днём нам нечего бояться!

И стая заснула, чтобы набраться сил к следующей ночи.

***

Но не спал Чернобог! Не спала Марена! Азырены ползали у их ног, прося пощады. А Вий, дабы отвести от себя гнев злейшего, бил их огненной плетью.

– Довольно, – сказала, наконец, Марена, когда насытилась зрелищем ползающих у их ног тварей. Только тогда Вий перестал бить их своей плетью.

– Летите на другие озёра, реки, моря, – сказал Чернобог, – и обращайте всех птиц в азыренов! И тогда вас будет больше, чем песчинок на дне этого болота! По моему знаку вы все подниметесь в небо! Выпускайте во все стороны свои смертоносные стрелы. И пусть они пронзят тело Хорса. И тогда наступит повсюду ночь! И придёт на Землю зима и холод. И замёрзнет это непокорное болото. И тогда мы возьмём Комбо и всю стаю! И я придумаю ему такую кару, какую ещё не знало небо и бездна! Чтобы впредь всё живое и светлое знало, что ждёт тех, кто пойдёт против чёрных, мрачной ночью царящих бессмертных!

Азырены кинулись вон из ледяного дворца. Они были рады, что Вий не забил их насмерть!

– А ты, Вий, – сказал Чернобог своему верному посланцу, – возьмёшь непокорного Комбо!

– О, повелитель зла, –  взмолился Вий, – он не дастся живым в наши когти!

– Дастся! – ответил злейший. – Бей его огненными стрелами, пусть азырены кидают свои чёрные перья, пусть он потеряет свои силы! Не безмерна же его удаль! И тогда принеси мне его живого!

– Всё исполню, о злейший из мудрых! О коварнейший из подлейших и мерзких! О отвратительнейший из кровожадных и гадких! – воскликнул с восторгом Вий.

– Оставь эту лесть, Вий-Проказник, – сказала тогда, чуть смягчившись, Марена. – Лети, нас ждут великие, подлейшие, злейшие дела. И прилетай с победой!

– Лечу! О, мои повелители!

***

Несколько дней и ночей на озере всё было спокойно. Кое-кто из гусей даже подумал, что беда миновала их стаю.

Но вдруг однажды днём стало меркнуть солнце. И на землю спустились мрачные тучи.

– Что это? – зашумели со всех сторон гуси.

– Что это? – воскликнула Дино. – Отчего  днём стало так темно, словно ночью?

Вся стая собралась вокруг Комбо и ждала ответа. Но Комбо не знал, отчего помрачнело небо. Не мог он знать всех божественных истин.

– Хорс! Где ты? – прокричал он в тёмное небо.

И тут все увидели – Светлый Хорс пролетел в вышине на своих сияющих крыльях. Он хотел подняться еще выше, но тут сомкнулась над ним чёрная стая.

– Азырены! – выкрикнул Комбо.

Они спускались с большой высоты, и было их так много, что всё небо стало вдруг чёрным. Бог солнца сверкнул своими яркими лучами, но в это время все чёрные птицы с диким шумом пустили свои перья. И они вонзились в крылья Светлого бога. Стало ещё темнее. Светлый Хорс из последних сил пролетел сквозь голодную тучу. А пробившись, полетел ближе к югу. Только там мог найти он спасенье!

И тогда ночь спустилась на землю. Несколько раз махнула своими алыми крыльями Зарница. И гуси услышали её далёкий голос:

– Улетайте на юг. Только там вы найдете спасенье. У хрустального дворца бога Хорса!

– На крыло-о-о! – крикнул Комбо.

На сей раз стая быстро выстроилась в круг, и вожак повёл её, и никто не отбился.

Бесновались, бились азырены! Но напрасны были их наскоки! Тысячами ударялись они о крылья стаи. И, дико каркая и хрипя, падали в воду. И тогда Вий позвал на помощь своего брата Позвизда, свирепого повелителя бурь и непогод. Вожака северных ветров. Засвистел, заревел он повсюду! Ледяные потоки ветра стали сбивать гусей с круга. Озеро быстро замёрзло. А Вий всё чаще метал свои огневые стрелы!

– Нужно лететь на юг, – прокричал тогда Комбо. Но гуси не знали, как надо лететь, чтобы азырены не раскололи стаю на части.

– Летите за мной! – крикнул тогда Комбо и первый вышел из круга.

Как голодные волки кинулись на него азырены. Одни бросились сзади, другие кинулись сбоку. Но тут подоспела Дино! И чёрный, что нацелился сзади, погиб от её клюва. А те, что подлетели с боков, пали под ударами её мощных крыльев. Дино подлетела сбоку к Комбо, и они полетели рядом. Остальные гуси выстроились двумя стройными вереницами за Комбо и Дино. И стая полетела на юг.

– Не лети рядом, – сказал тогда Комбо, обратясь к Дино.

– Но почему? – воскликнула Дино. Ей приятно было лететь рядом с Комбо.

– На то есть причина, – сказал только Комбо.

Дино перестроилась и полетела за вожаком стаи.

Ночь пошла на убыль. Чем светлее становилось небо, тем меньше грызли азырены. Отбили они только одного слабого гуся. И тут же растерзали его на части.

Стало светлее, и гуси увидели: далеко на востоке взмахнула крылами огненно-золотая Заря.

Она прилетела намного позже обычного. И все знали почему: Хорс был изранен чёрными стрелами. И не мог светить и греть, как раньше.

И всё же день настал. Азырены во мраке холодного дня изредка появлялись и исчезали на западе.

– Долго ли нам лететь? – воскликнул Комбо, когда Зарница пролетела над ними, освещая всё вокруг своим ало-розовым лучезарным светом.

– Долго, – ответила богиня. – Впереди у вас большое море и три острова. Чем ближе вы будете к Хорсу, тем ярче будет день. Днём я и Перун-Громовник будем спасать вас от Вия и его посланцев. Но ночью будет ещё темнее, чем раньше. И вам негде будет отдохнуть, кроме острова. Летите прямо на юг. За морем ваше спасение. Но помните – если вы свернёте с прямого пути, вы не найдёте острова! А среди бурных волн негде будет перевести дух, набраться сил! Летите туда, где ярче всего светит своими лучами Бог-Солнце. Помните – только прямо и только на солнце!

Улетела Заря, наступил пасмурный, мрачный, холодный день. Комбо летел впереди, и вся стая следовала за ним. Медленно проплывали внизу дремучие леса, широкие реки. И вот вдали показалось бескрайнее море. Холодный ветер гнал серые свинцовые волны. Теперь гуси летели так низко, что порой солёные брызги долетали до стаи...

– Поднимемся выше, иначе нам трудно будет заметить остров, – сказал Комбо. Он поднялся под самые серые тучи. И стая поднялась за ним. Вверху было холодно, но брызги уже не долетали до них. И видно было далеко-далеко. К вечеру вдали показался остров.

– Остров! Остров! – обрадовались гуси.

– Да, это остров, – услышали они голос Зарницы. – Но до него ещё очень далеко. Азырены же близко. Оглянитесь, они уже гонятся за вами!

Все оглянулись назад и увидели огромное чёрное облако. Оно закрыло всё небо от горизонта до горизонта. Стало так темно, что гуси уже не видели даже море.

– Как же мы найдём остров, Заря?! – воскликнул Комбо. – Ночью мы его не увидим, а Вий ослепит нас своими огненными стрелами!

– Я помогу вам! – ответила богиня. – На остров я брошу своё золотое перо. Оно будет светить вам. Смотрите только вперёд.

Богиня взмахнула крыльями и улетела туда, где впереди чуть виден был остров. Когда она пролетала над землей, от нее отделилась яркая звезда и упала на остров.

Стало так темно, что не видно было уже ни неба, ни острова, ни облаков. Только сзади догонял страшный каркающий гул, а впереди горела яркая звёздочка, словно родинка на теле бескрайнего моря. Это было золотое перо Зарницы.

– Не оглядывайтесь! – прокричал Комбо. – Он посмотрел назад и увидел множество чёрных азыренов. Они настигали стаю, дико каркая. Впереди стаи летел Вий на своих огромных перепончатых крыльях!

– Бейте Комбо! – закричал он. Из его глаза блеснула и с шипением понеслась огненная стрела прямо в Комбо. Но Перун прогремел с высоты громом, и стрела прошла мимо и вонзилась в море.

Азырены бросились разом на стаю... А те, что были посильнее, залетели вперёд и выпустили свои чёрные стрелы. Как ни гремел Перун-Громовник, многие из этих злых стрел вонзились в крылья Комбо. Но он летел, словно не замечая их. Словно не чувствовал страшной, пронзающей боли!

Азырены метались вокруг стаи, сотнями кидались они на гусей. Но, попадая под удары сильных крыльев, беспомощно падали в море. Всё труднее передвигали крыльями птицы. Всё больше прибывало азыренов!

– Смотрите на Звезду-родинку! – крикнул Комбо. И гуси увидели – впереди сверкала яркая звёздочка. Она вспыхнула в ночи, и новые силы вошли в их уставшие крылья. Еще сильнее стали бить они алчных азыренов. И чёрные, отпрянув, почуяли, что не взять им сильную стаю...

– Вперёд, бейте Комбо! Только Комбо! – завыл на всё небо Вий... И от страха  кинулись все азырены на вожака стаи. Они бились в его грудь, и белый пух разносило ветром вдоль стаи. А крылья всё слабее и слабее рассекали воздух.

– Заря! – крикнула тут Дино, и все увидели – на востоке блеснуло крыло богини. Азырены вмиг разлетелись. Они все скопом кинулись на запад. А вскоре их уже почти не было видно. Только чуть вдали мелькали перепончатые виевы крылья. Внизу показался остров. И Комбо пошел к земле. Всё быстрее и быстрее летела вниз стая. И уже пора было замедлить сниженье, чтобы выбрать удобное место... Но Комбо всё летел и летел книзу. И тут Дино увидела, что он не летел, а падал! И всё ближе приближалась земля, всё быстрее падал Комбо...

Его крылья, пронзённые чёрными стрелами, уже не держали его... И тогда Дино кинулась вперёд что было сил. Она подлетела снизу, а стая со всех сторон окружила Комбо. Так они и сели на песчаную отмель, едва не переломав свои крылья.

***

Когда Дино вытащила из крыльев Комбо последнюю стрелу, вожак поднял свою гордую голову.

– Отдыхайте, братья, – сказал он, – силы вновь вернулись ко мне.

От радости гуси захлопали крыльями. Но вскоре тихо стало на озере. Птицы так устали от ночного сражения, что заснули все до единой. И лишь Дино не спала... Она вычистила все перья Комбо и была счастлива от того, что была рядом с ним. Она молчала, но Комбо видел и понимал всё, о чём хотела сказать, но не говорила Дино.

– Почему ты всегда молчишь, когда я рядом с тобой? – промолвила Дино.

– А разве ты не знаешь? – Комбо с грустью посмотрел на неё.

– Нет! С того самого момента, как ты вырвал меня из когтей азыренов и когда слились наши взгляды, я только и думаю, что о тебе. А ты всё молчишь. А ведь нас осталось лишь двое от всей лебединой стаи! Значит, я не нужна тебе, значит, ты не любишь меня?!

– Нет, Дино, нет! Я знаю всё! Но я боюсь говорить с тобой по другой причине, – он посмотрел прямо в глаза Дино, и она увидела там тайну. И ещё она увидела там любовь...

– Комбо! – вскрикнула она. – Сколько раз я хотела сказать тебе это! И тогда, когда мы впервые победили азыренов, и тогда, когда я летела рядом с тобой впереди стаи. В мыслях я говорила с тобой обо всём, что наболело, советовалась с тобой... Но ты всегда строго глядел на меня, и я не решалась. Но почему, Комбо? Скажи мне правду! Ты же видишь, я не могу жить без тебя! И я не скрываю этого! Неужели ты никогда ...

Долго молчал Комбо. Дино встрепенулась, взмахнула крыльями. Она хотела улететь в бескрайнюю ширь неба! Навсегда!

– Постой, Дино! – Комбо задержал её крылом. – Скажи, чего же ты хочешь?

– Всегда лететь с тобой! Лететь рядом! Рассекать крыльями воздух, вести вперёд стаю! И чтобы все знали, что я любимая Комбо! И ещё я хочу, чтобы у нас были маленькие лебедята. И чтобы стая наша не погибла! И чтобы на земле всегда жили гордые и благородные птицы – лебеди нашего озера!

– Эх, Дино, Дино! Знала бы ты, сколько раз я думал об этом! Еще тогда, когда жива была наша стая! Но теперь...

– Но теперь ещё важнее всё это, Комбо! Ведь нас теперь только двое!

– А знаешь ли ты, что значит быть первым?

– Знаю, Комбо. Знаю!

– А знаешь ли ты, что не будет тебе ни тучных отмелей, ни вкусных червяков, ни тёплого гнезда до тех пор, пока мы не выведем стаю из тьмы и холода?!

– Да чего всё это стоит по сравнению с твоей любовью, Комбо!

– А понимаешь ли ты, что, любя, мы не должны обрекать любимых на гибель?

– Понимаю, Комбо! Но мне лучше умереть рядом с тобой, чем жить среди червяков, слизняков и улиток! А может, мы долетим до Хрустального Дворца светлого Хорса! И тогда мы спасём и себя, но главное – мы спасём обе стаи!

– Будь по-твоему! – сказал Комбо. – Но помни! Пока я не выведу к солнцу стаю, мы с тобой такие же, как и все! И нет ничего важнее спасения стаи! Понимаешь ли ты, что это значит?

– Да, милый, да! – Дино от счастья захлопала крыльями, и клик её разнёсся по всему озеру. – Это значит, что нет ничего важнее спасения стаи!

– Даже наша любовь несравнима с этим, – тихо молвил Комбо.

– Даже наша любовь, – ещё тише повторила Дино. И тут она поняла, что всё это значит. А стая уже проснулась и окружила их со всех сторон.

– Поздравляем! Поздравляем! – услышали они со всех сторон радостные клики гусей.

– Мы ждали этого, – сказал самый старый и мудрый гусь. – И рады, что вы теперь одно целое. Будьте счастливы!

И тут все увидели, как Заря, пролетая над стаей, обронила вниз золотые перья. Они упали на Комбо. И в тот же миг они засверкали золотистым цветом. Богиня пролетела ещё раз, и тот же цвет засиял на крыльях Дино.

– Эти перья пусть будут моим подарком на вашу свадьбу, – сказала богиня, – и пусть они помогут вам всем долететь до светлого царства бога солнца.

– В дорогу! В путь! В небо! – этот клич разнёсся по стае, Комбо вылетел из круга. Стая быстро перестроилась и полетела к югу вслед за Комбо и Дино.

Они летели ко второму острову. Когда потемнело, они увидели – ещё одна звезда упала за горизонт. И они знали – это Зарница бросила ещё одно перо на второй остров. А Позвизд, бог холодного ветра и бурь, уже летел рядом в окружении чёрных облаков и гнал навстречу стае ледяные ветры. Но летела вперёд стая! Золотые перья Комбо и Дино освещали всё вокруг! Редкие азырены решались подлетать близко. А те, что подлетали, вмиг сгорали и падали вниз от крыльев Комбо и Дино! И тогда Позвизд дунул что было сил и отогнал в сторону светлые облака Перуна. Как ни гремел он издалека, стрелы Вия всё ближе и ближе проносились мимо сияющих крыльев Комбо!

И тогда Вий взмахнул изо всех сил своими перепончатыми крыльями и оказался совсем рядом с Комбо. Стрелы его, одна за другой, понеслись из его огнедышащего глаза! И все они ударили в Комбо! Но не дрогнул вожак! А стрелы все, разнося искры, отлетели по сторонам и были бессильны. Это золотые перья Зарницы спасали его от верной гибели! Взревел под землёй Чернобог! От ярости он бился о стены своего Ледяного Дворца. Взвыла волчицей Марена! Море вскипело и взревело волнами! Брызги вновь долетали до стаи. Но всё было напрасно! Ещё быстрее неслась над морем стая! Ещё плотнее слились они в единую силу! Точно было у них на всех одно единое сердце!

Свет блеснул на востоке. И они увидели совсем близко второй остров.

– Радуйтесь, братья мои и сестры! – прокричал старый и мудрый гусь.

Стая снизилась, и, сделав круг, села в удобную затоку на южной стороне острова. Бог солнца Хорс осветил всё вокруг ласковым тёплым светом. Спасение было совсем близко. Вся стая кормилась и отдыхала на зелёных отмелях залива.

А Комбо и Дино поднялись высоко в голубое небо. И оттуда доносились их восторженные лебединые клики!

***

Чернобог в этот день долго молчал. Он не метал уже молний. Не сверкал глазами. И от этого молчания стыла кровь в чёрных жилах дрожащих азыренов.

Вий упал на колена к ногам Чернобога.

– О могучий! О мрачнейший из тёмных! Ничего не боится Комбо! Видишь,  мы бессильны что-либо сделать! Он, похоже, и тебя не боится! Тебя, коварнейшего из чёрных!

И встал тогда Чернобог со своего ледяного трона! И задрожала земля, и зашатались горы.

– Иди к нему один! – сказал он Вию. – Иди и предложи всё, что он захочет! Пусть он сам улетает к югу. И пусть забирает свою молодицу! Он не пойдёт на это! Для него дороже честь и жизнь его стаи! Если не пойдёт, убей его тут же! Не может он быть сильнее злого духа! Сильнее твоего беспощадного глаза!

– Дай мне твоё чёрное солнце! – взмолился Вий. – И я сожгу его и непокорную мерзкую стаю!

– Нет, – простонал в ответ Чернобог. – В этом солнце вся наша мрачная сила! Если вырвут твой глаз и сгорит на земле моё чёрное солнце, навсегда потеряем мы власть над Землёю! Навсегда уйдём мы в подземное царство! Лети и любой ценой растерзай непокорного Комбо!

***

День ещё не клонился к закату. Стая мирно спала на тихих водах залива. В это время Зарница блеснула высоко в небе своими золотыми крылами. И осветила своим розоватым светом полуденные облака.

– Что это? – удивилась Дино.

– Не знаю, – ответил Комбо.

– Это я, Зарница, – услышали они голос богини. – Лети сюда, Комбо. 

– Береги стаю, – крикнул Комбо и взлетел в розоватое высокое небо.

Никто не слышал, о чём говорила богиня с Комбо. Когда он спустился с небес, стая уже проснулась.

– Сегодня ночью последний наш перелёт, – сказал негромко Комбо, – это будет самая трудная ночь. Чернобог не смирится с потерей нашей сильной, не сдавшейся стаи. Если я покину ночью место вожака, пусть летит впереди Дино!

– Но почему, почему? – зашумели со всех сторон гуси. – Почему ты покинешь ночью стаю?

– Я не могу сказать вам этого, – тихо ответил Комбо. – Но может, это сегодня будет нужно. Помните главное: если во мраке ночи вы потеряете стаю, если не будете знать, где верная дорога, летите на звезду Зарницы, как делали мы в прошлые ночи. В путь! И не забывайте: путеводная наша звезда – золотая Родинка – Зарница!

Комбо задержался на мгновение возле Дино. И, ничего не сказав, взмыл в золотисто-пурпурное предвечернее небо.

Стая ещё плотнее, ещё быстрее неслась над ночною волною. Море было спокойно.

И Комбо решил лететь низко, чтобы чёрные стрелоносцы не смогли подлететь к стае снизу. И чтобы в тесноте они мешали друг другу.

Ничего не сказала в этот вечер Зарница. Только долго парила в небе, точно с кем-то печально прощалась. Она широко раскинула свои крылья. И, казалось, хотела в полете защитить собою гордую стаю.

Но пришло вновь холодное время. Потемнело бескрайнее море. За волнами исчезла Зарница.

– Помнишь ли ты своё слово? – спросил Комбо у Дино, когда гул погони стал отчётливо слышен.

– Помню всё, – ответила Дино. – Ничего нет на свете важнее, чем спасение вверенной стаи!

Тут услышала стая грохот. Это Вий отделился от чёрных, догоняющих стаю страшилищ и приблизился сверху к Комбо...

– Не спеши, – прошептал он оттуда, – есть у нас разговор, если хочешь сохранить себе жизнь и свободу. И свободу твоей лебедице!

– Говори, – отвечал ему Комбо, – не держу я секретов от стаи.

– Ну так слушай послание свыше! Чернобога последнее слово! – закричал страшный Вий в озлоблении. – Чёрный бог вам дарует свободу. Вам двоим из трусливой сей стаи. Лишь тебе и твоей мерзкой Дино. Улетайте себе восвояси. Не нужны вы великому богу! Только стаю свою нам оставьте. Что за прок тебе в этих гусынях?! В отвратительных,  жирных и глупых!

Ничего не успела стая! Только Комбо стрелою взметнулся и вонзился клювом в глазище перепуганной, алчущей твари.

Завопил чёрный Вий волчьим воем! Застонал недобитым подранком!

– Уводи, уводи же ты стаю! – только крикнуть успел белый лебедь.

Закричали, закаркали твари. В озлоблении кинулись к Комбо. Но он видел, уходила стая, впереди всех летела Дино!

С ещё большей силой он ворвался в середину клокочущей тучи! Разлетелись вокруг стрелоносцы. Как осколки чернеющей тучи... Вий, ослепший, в пространство взмолился:

– Чернобог, повелитель Вселенной! Отомсти за меня этой птице! Уничтожь ненавистную стаю! И тебя уж они не боятся!

Застонало, закипело море.  Засвистели, заохали ветры... Чернобог словно с цепи сорвался! Из подземного царства, сквозь море, весь шипя и горя, появился. А в руке он держал своё сердце. Это страшное, чёрное солнце! Обо всём забыл он от злости!

– Погибай же, проклятая стая! – крикнул он и разжал свою лапу!

Полетел огонь прямо к Комбо.

Задрожали, шарахнулись твари... Отлетели скорее от стаи. Они знали о дьявольской силе, заключённой в чернобоговом сердце.

Отделились от стаи гуси. Самых смелых десяток рванулся. Выручать они хотели Комбо! И не знали, что это напрасно!

Только Дино со стоном летела впереди улетающей стаи. И казалось, что стон этот может заслонить от гибели Комбо...

Только лишь подлетели гуси, только Комбо взмахнул крылами, подлетело к ним чёрное солнце. И сверкнуло огромною вспышкой! Ослепило на миг всех, кто видел.

Вмиг в ворон превратились все твари. Вий-слепец под землю провалился! Чернобог со стоном в море канул! Ясный день повсюду воцарился.

Возвратилась гусиная стая. Всё искали они Комбо и собратьев.

Никого не нашли в небе птицы. Только перья в поднебесье кружились, и сносил их ветер на остров.

И тогда поняла всё Дино. Поднялась она выше стаи. И упала на песчаный берег. На то место, куда падали перья! Подхватил ветер перья Дино... И смешались они с остальными. С золотыми, от Комбо и Дино, и стальными, от смелого десятка! И взлетел тут в небо Бог-Солнце. И Зарница крылами взмахнула.

– Не погибнет память о Комбо, – тихо молвило Светлое Солнце.

– Не забудут на земле и Дино! – так же тихо добавила Зорька. Улетели они, а перья разлетелись по всей земле широкой. Там, где падали перья от Комбо, там рождались светлые люди. Те, что жизнь за народ отдавали. Светлоокие Витязи-Боги. Там, где падали перья от Дино, там рождались на свет молодые, с ясным взглядом девушки, весты. Те, что с детства свою знают долю: вдохновлять на подвиги мужа. И вести за собой его к свету!

Ну, а пух разлетелся по свету... высоко он поднялся к звёздам. И зовут его люди – дорога, Млечный Путь, путь Комбо и Дино.

Только многие люди забыли, что они рождены от их перьев. Золотых –  от Комбо и Дино, и стальных – от смелого десятка! И тогда лишь сбывается счастье, когда люди друг друга находят, лишь тогда предчувствуют тайну. И сияют загадочным светом!

***

...Когда кончается июньское полнолуние. И луна превращается в узенький серп на горизонте, звёзды сияют, как тысячи алмазов на бескрайнем июльском небе.

Они загадочно мерцают, и кажется, что весь мир состоит из этого бесконечного чёрного неба и этих далёких алмазных звёзд.

Мы смотрели на звёзды, и Млечный Путь как всегда нёс свою тайну из бесконечного прошлого в неведомое будущее. И я чётко увидел: чуть впереди других звёздочек видны две крупные звезды. И стало мне ясно – это летят они: Комбо и его верная Дино. Летят рядом. Крыло в крыло.

Татьяна Корниенко

Икары

Памяти моей бабушки,

Нины Викторовны Виноградовой

Вы когда-нибудь лежали в стоге сена? И чтобы над головой – звёзды? Огромные, непонятные. Иногда, как перезревшие сливы, они срываются и, прочертив недлинную линию, гаснут у самой земли.

– Саша, а правду говорят, что когда звезда падает, если успеешь желание загадать, оно обязательно сбудется?

– Сеструха, ты в седьмой перешла и такие глупости спрашиваешь!

– Ой, подумаешь, восьмиклассник выискался! Саш, а всё-таки… Ну, если бы про звёзды – правда? Ты что бы загадал?

Саша, обычно быстрый на ответ, молчит.

– Сань?

– Чего?

– Ты спишь?

– Думаю. О желании.

– А-а… А я вот загадала бы, чтобы мама снова поехала к тёте Люсе в Ленинград и привезла мне оттуда синее шерстяное платье с бантом и ботики с пуговкой.

– Девчачье желание.

– Ну и что!

– А то! Мама без всяких звёзд в Ленинград поедет. Желание, Нинка, должно быть такое… Настоящее! Вот послушай, нам на уроке литературы Марья Григорьевна про одного греческого парня рассказывала – Икара.

– Знаю, мы его тоже проходили.

– Именно что проходили. Вот это желание! Лететь, как птица! А под ногами – деревья, деревня наша …

– Так самолёты же есть. Помнишь, мы с тобой в прошлом году один видели? Когда он поломался и на рожь сел?

– Самолёты – не то. Я бы хотел, как Икар.

– Вот и загадай звезде.

– Я что, совсем дурной? Я своё желание и сам исполню. Восьмой класс в следующем году закончу, попрошу мамку, чтобы в девятый отдала. Потом в десятый… Дальше в техникум пойду. Все, что надо, выучу, придумаю, как крылья сделать, чтобы они к человеку прикреплялись, и полечу. Поняла?!

– Поняла. Знаешь, Саш, а я тебе про платье с ботиками просто так сказала. У меня тоже есть одно главное желание. Только я про него никому не говорю.

– Снова девчачье?

Нина кивнула, перевернулась в шуршащем сене, раскинула руки.

– Я хочу на балерину выучиться. Помнишь, мама рассказывала, как ходила в Мариинский театр в Ленинграде на балет «Лебединое озеро»?

– А у тебя получится?

– Получится! Я даже иногда пробую танцевать. Мне мама показала, какие они там движения делают. А Марья Григорьевна однажды случайно увидела и сказала, что у меня талант, и мне обязательно нужно учиться.

– Вот и учись! А то платье, ботики… Звёзды приплела. Уеду после школы к тёте Люсе, поступлю учиться, на следующий год тебя вызову. И будешь в этом своём Мариинском театре танцевать!

***

Любит Нина лисички. И надо же, повезло! Только в лес пошла, на целый выводок напала. Корзина полная. Можно бы и домой бежать, но в лесу так хорошо!

Корзину поставила, проверила, нет ли змей  (в этом году их – тьма тьмущая: и огромные, и гадючата), легла под сосной. Голова – у самого ствола. Ствол внизу претолстенный, а в небе до точки сужается. Ветки – как руки у балерины раскинутые. Красивое дерево. И лес сосновый красивый. Светлый, радостный!

– Нин-ка-а! Нин-ка-а!

Она вскочила. Чего это её братик зовёт?

– Санька! Я тут!

Саша подбежал запыхавшийся, красный: жарко!

– Пошли! – он поднял её корзину. – Ух, сколько лисичек. Молодец. Быстро набрала?

– Ага. Куда пойдём-то?

– Штуку одну придумал. Испробовать надо. Там Колька на лугу ждёт. Если получится – полечу!

На лугу, рядом с длиннющим, расстеленным по траве свежевыбеленным полотном томился Колька. Увидев его, Нина покраснела. Санин дружок давно ей нравился, но признаться в этом даже себе было стыдно.

– Коль, вставай! Еле её нашёл.

Коля поднялся. Высокий не по возрасту, стройный. Нине показалось, что она стала ещё краснее. Чтобы не заметили мальчишки, отвернулась, сделала вид, что рассматривает что-то за спиной.

– Нинка, не вертись. Слушай меня.  Я придумал провести опыт. Ты и Коля берётесь за края полотна, я становлюсь в центре. Считаю до трёх – и всё, бежим! Воздух надует полотно, и я чуточку полечу. Если выйдет, потом придумаю, как края полотна закрепить, чтобы не обвисали. Ты всё поняла?

– Поняла. А если ты высоко подлетишь?

– Хотелось бы. Только высоко всё равно не получится. Вы же края не сможете отпустить!

– Теперь понятно.

– Тогда становитесь.

Коля с Ниной крепко вцепились в полотно. Между ними, взволнованный и уже какой-то неземной, встал Саша. Его разведённые в стороны руки продолжали белые полотняные «крылья».

«Совсем как Икар, – подумалось Нине. – Вот бы он взлетел! Он обязательно взлетит!»

– Раз, два, три!

Ребята что есть мочи рванули по лугу. Нине показалось, что с такой скоростью она не бежала никогда. Да она сама сейчас взлетит, не то, что Саня!

Полотно надулось, напряглось, затрепетало. Вот! Вот сейчас! Ну же!

– Стойте! – Саня согнулся, опёрся руками о колени. Совсем задохнулся! – Ничего не выйдет. Полотно тяжёлое. Буду ещё думать. Эх, жалко, не получилось!

– У тебя получится. Обязательно получится! – воскликнула Нина.

– Сам знаю.

***

Этот рассказ я услышала от маленькой сгорбленной старушки. Был праздник 8 Марта. Она стояла в цветочном ряду с одним единственным тощим букетиком подснежников, худенькая, в таком же, как и она, старом пальтишке, какая-то прозрачная и почти неземная. Если бы не горб, можно было бы предположить, что в юности она была ладной и красивой. Среди цветочного бала, среди упакованных в тёплые цветные куртки торговок её невозможно было не заметить. Но люди шли мимо. Их интересовали жёлтые нарциссы, помпезные тюльпаны, благоухающие на весь рынок гиацинты, но не бледные, чуть помятые старческими руками подснежники.

Я купила этот букет. Я спросила, хочет ли она есть, и по отсутствию ответа поняла, что хочет. Не желая унижать, сказала, что это – мой подарок ей на 8 Марта. Мы пошли к хлебному ларьку. На большее она не согласилась. Мы купили кекс с изюмом (как оказалось, не покупаемый уже лет десять).

Там же, у ларька, я узнала и про Сашу-Икара, и про будущую великую Нину-балерину. Старушка рассказала, как в 1941-м её брат окончил школу и вместо техникума пошёл на войну. Как в первый же его фронтовой день в блиндаж, где он налаживал телефонную связь, попала бомба. И Саша взлетел. Взлетел в небо, в которое так стремился.

А она в семнадцать лет, после того, как в деревне не осталось ни одного мужчины, грузила в вагоны вместе с женщинами и такими же, как она девчонками сосны, те самые, которыми любовалась однажды летом. Прекрасные, но огромные и тяжёлые! Неподъёмно тяжёлые даже для дюжего мужика, не то, что для её неокрепших, почти детских плеч. Но фронту нужен был лес, поэтому она не роптала.

А ещё она мстила за Сашу, своего любимого братика.

– Знаешь, внученька, – Нина Викторовна убирает второй кекс на потом, – а я ведь была в Ленинграде. Сходила и в Мариинский театр. На «Лебединое озеро». А о себе – не жалею. Стала бы я балериной или не стала – неизвестно. Зато мы победили! Наверное, и Сашенька там, на небе, так же думает.

***

Короток мартовский день. К дому я подходила уже в темноте. У подъезда остановилась. Подняла голову к небу. Звёзды… Огромные, непонятные.

И вдруг из самого зенита вниз устремились две, чтобы исчезнуть у самой земли. Не живётся им там, в небе! Может быть, это чьи-то несбывшиеся мечты?

Меньше секунды полёт. Но я успела загадать желание. Какое? Да вы и сами знаете.